К концу Пляски играются и большие сценки. Например, появление Филина. Тут и стрельба из лука, и борьба. Всегда интересно проходит. Потом стрельба из лука по шестиногому лосю. Тоже все с удовольствием смотрят. Затем танец тетеревов, дойка коров — тут много людей участвуют, могут все желающие играть и танцевать.
Наступает пятый условный день. Последний. На столике только котелок с кашей. В него бросают кольцо. Потом, после праздника, когда все будут есть эту кашу, кольцо попадется самому удачливому. Обычно принято, чтобы счастливец не признавался в этом никому из присутствующих.
Празднество продолжается. Приходит черед мифа «Торх» — «Журавль». Один певец исполняет его с колокольчиком, а другой, накрывшись большим платком, играет Журавля. Весна наступила. Журавль с юга прилетел. Вернее — Журавлиха. На родное болото села, клюкве прошлогодней обрадовалась, ягодой полакомилась. Потом свила себе гнездо и три яичка снесла. Поет, радуется, танцует. Тут появляется Лисовин. И когда Журавлиха улетела покормиться, Лисовин выкрал из гнезда ее одно яичко. Вернулась Журавлиха, видит — нет одного яичка, нет одного ребенка ее. Обезумела от горя, разгневалась. Через правое крыло бросила одно яичко Небесному Отцу — Верховному Богу Торуму, другое яичко, топнув, вдавила в землю — для Матери-Земли, взмахнула крыльями и полетела куда глаза глядят. Летела-летела и увидела дом, где Медведя пляшут, где Медведь сидит. И тут обезумевшая от горя Журавлиха на Дом Медведя налетела, реечки-жердинки растоптала-разрушила, посошки и маски разломала-разорвала, берестяную посуду Медведя острым клювом проткнула-продырявила и улетела с криком «кур-р-рив-рив» куда глаза глядят. Что поделаешь с разгневанной и обезумевшей от горя Журавлихой?!
«Шен тоты нгенты», — говорит певец, и замолкает колокольчик.
Тихо и печально в доме после такого разгрома.
С одной стороны дома, от головы Медведя до дверей, взявшись за мизинцы, выстраиваются все мужчины, с другой стороны, тоже взявшись за мизинцы друг друга, становятся женщины. Между ними узкий проход до приоткрытых дверей. Крайние мужчина и женщина берут за «мизинцы» Медведя — сухожилия, прикрепленные к его дому слева и справа. И певец с колокольчиком начинает последний миф «Проводы Души Медведя», «Проводы Медведя в тайгу» — печально звучит древний прощальный напев. Все слушают молча. О чем говорит миф? О том, что разгневанная Журавлиха разрушила Его дом, поломала Его вещи, Он остался без дома и Ему теперь нужно возвращаться обратно в тайгу, в свои леса и урманы. И Душа Его по узкому проходу между женщинами и мужчинами уходит в тайгу. И там со временем оборачивается вновь Медведем.
В этом весь смысл празднества: вернуть Медведя обратно в природу. Его низвели, но потом с помощью обряда возвратили в урман, в Его стихию. Он не исчезает бесследно… Он вечно живет на Земле, пока есть певцы, помнящие Его священные мифы…
«Так заканчивается Пляска Медведя», — сказал Демьян и вздохнул. Девушка молчала. Задумчиво наклонив голову, она пристально смотрела на огонь.
Шел дождь. Казалось, было слышно, как дождинки струились по деревьям и уходили в таежную землю. Небесной воде не видно ни конца ни края.
Демьян поправил костер. Девушка, очнувшись от своих дум, взглянула на него и, едва заметно улыбнувшись одними весенне-болотными глазами, тихо проговорила:
— Кто бы мою душу природе вернул… — и она подняла руки, обхватила ими голову и медленно, подрагивающими тонкими пальцами и раскрытыми ладонями провела сверху вниз по волосам осенней лиственницы.
И он, завороженный весенним светом ее глаз, вдруг понял, что она и так вся в природе, вся — на его Земле. А свою Землю он знал и любил той суровой и молчаливой любовью, о которой никому и никогда не говорят вслух. И от этого она стала еще ближе, роднее и понятнее, что ли. Он еще не знал, что после начнет изводить его память каждым весенним болотом, каждой осенней лиственницей, каждым изгибом реки и озерного берега. Многие дни, долгие годы. Она будет всюду вокруг него — в цветах, в звуках, в линиях его тайги, его Земли…
22
Демьян прикоснулся к изумительной линии ее бытия и замер в ожидании чего-то неведомого. Девушка вздрогнула, но не отвела его руку. Он лежал неподвижно, и ему хотелось запомнить и сохранить в памяти до конца своих дней каждую линию, каждую черточку и каждое прикосновение. Рука его медленно двинулась сначала вверх, затем вниз. Потом присоединилась и вторая рука — и, крепко зажмурившись, словно слепой, стал видеть руками. Он убедится, что руки могут видеть лучше, чем глаза: в нем останутся все ее линии во всей первозданной чистоте и неповторимости, во всем совершенстве. Он сам поразится памяти сердца и памяти рук. И эти линии останутся в нем до самого последнего мгновения его жизни на земле. Он будет сравнивать, вернее, вспоминать эти линии при виде многих других линий: линии горизонта, линии Утренней Зари, линии гребеночки леса за большим озером, золотистого следа падающей звезды, куржистого следа вылетевшего из-под снега глухаря, изгиба печального месяца на ущербе, извива Агана-реки возле Летнего Селения. Прекрасны линии природы в своей законченности, ничего не скажешь. Но разве их сравнишь сэтими линиями!..
Линии природы хороши и, быть может, даже совершенны в чем-то, но они без человека холодны. В них нет легкого, едва уловимого дыхания и обжигающего трепета. В них нет безумия и огня. В них нет пронизывающего тепла и неземной таинственности. В них нет того, что есть в этих линиях. Возможно, поэтому, по прошествии лет, за что бы он ни взялся, везде останутся следы, напоминающие эти линии. Смастерит ли обласок-долбленку, сладит ли нарту, изготовит ли промысловый инструмент и домашнюю утварь. Охотники с удивлением станут рассматривать его луки-самострелы на выдру и лисицу. Упруги, хороши, скажут охотники, да формы и линии какие-то… не такие. Наши предки не делали такие луки-самострелы. Демьян ничего не скажет, только усмехнется чуть заметно. Однако многим эти «формы и линии» приглянутся, и вскоре Демьян заметит то у одного, то у другого охотника точно такие луки. Значит, они приносят людям удачу.
А позже, когда по реке начнут ездить разные экспедиции по сбору песен, сказок, расшитой орнаментами одежды и обуви, старинной всякой всячины, к Демьяну придет плотный лысеющий мужчина, отрекомендуется художником Михайлой Ефимычем и начнет внимательно рассматривать предметы, сделанные руками хозяина дома. Тут и деревянная ступка с пестиком, и большая чаша из весенней березы, и корневатик — плетенная из кедрового корня и сарги шкатулка для хранения боеприпасов, и котловая ложка… Михайло Ефимыч почешет за ухом, с расстановкой скажет:
— Э-э-э… такие вещи нам нужны!
Демьян удивится и попытается объяснить художнику:
— Это вещи не старинные. Сам делал. После войны.
Художник тоже обоснует свой интерес.
— Ну-у-у!.. — выразительно протянет он. — Я занимаюсь народным творчеством…
— Тут и украшений никаких нет, — скажет Демьян. — Ни тамги, ни орнаментов…
— Э-э-э… — энергично махнет рукой Михайло Ефимыч. — Мы, люди искусства…