Все эти литературные рефлексии выстраивались на ложном противопоставлении. Слова Ивана Солоневича в «Народной монархии» о «кривом зеркале» русской литературе являлись действительной констатацией созданных ей мифов, среди которых был и миф о русском бунтарстве.37 Ложность противопоставления состояла в утверждении хаоса (бунта, воли) как способа преодоления системы регламентов, бюрократизма, несвободы. Ложность этого пути состояла в том, что каждое погружение в хаос оборачивалось новыми регламентациями и новым бюрократическим прессингом, зачастую более тяжелым, чем прежний. Выход же в преодолении бюрократизма был другой. И заключался он реализации идеалов соборности. Соборное бытие преодолевало одновременно как пороки бюрократического порядка, так и анархического хаоса. Об искушении хаосом, которому могут быть присвоены и иные названия, следует, исходя из исторического опыта российских смут, предостеречь и власть, и патриотическую общественность. А попытка такого искушения с высокой вероятностью, учитывая степень бюрократизма в современном государственном управлении Россией, состоится.
Неопределенность как методологический кризис
Неопределенность будущего не есть исключительная характеристика современной эпохи. В истории мировой общественной условно во взгляде на будущее можно выделить три основных подхода:
1. детерменистский, исходящей из того, что оно предопределено, и весь вопрос состоит в нахождении социальных законов развития;
2. индетерменистский, подразумевающий «господство случая», а соответственно, фундаментальную неопределенность;
3. сценарно-вариативный, допускающий вариативность реализуемых сценариев, выбор альтернатив.
Долгое время в европейских общественных науках господствовал детерменизм, и будущее в соответствие с ним воспринималось социально заданным. На уровне массового сознания это порождало психологическую уверенность в отношении «светлого завтра». Но образ этого завтра оказывался идеологически варьируемым. Коммунизм, либерализм или национализм исходили из разного понимания сущности законов развития. Будущее было определено, но оно определялось исходя из выбора парадигмы.
Сегодня методологически произошел сдвиг к другому краю. Постмодерн заявил о принципиальной непознаваемости перспектив завтра, сделав акцент на нарративах самовыражения. Получили распространение идеи эджайлизации, выражаемые в снятии с повестки ввиду неопределенности будущего понятия целей.
Речь идет таким образом не о том, что постижение будущего принципиально осложнилось. Его постижение всегда было крайне сложной задачей. Проблема в другом — современном методологическом кризисе общественных наук. Утверждение о непостижимости будущего оказывается на поверку сведено к отсутствию соответствующего инструментария ее постижения.
Нуждается в уточнении в свете выбора базовых методологических подходов и понятие «тенденция». Существуют эпохи, когда анализ тенденций и трендов функционален. Это время монотонных процессов. На основе тенденций — чаще всего методики экстраполяций — даются прогнозы развития, определяется вектор изменений. Но есть эпохи, к которым относится и нынешняя, когда более целесообразным оказывается не анализ тенденций, а исторических развилок. Современная ситуация, диспозиция которой в значительной мере оказалась задана вызовом Covid, такова, что прежними тенденциями выход из нее никак не предрешается. Выбор парадигм может быть различным и даже дихотомическим.
Главные угрозы в современном оперировании понятием хаос заключаются в двух подходах. Первый состоит в подавлении хаоса регламентами и циркулярами. Способ недопущения хаоса видится во включении сил бюрократии, ассоциируемой с порядком. Но бюрократия не только не может обуздать хаос, но оказывается катализатором его усиления. Современные протестные движения и возникали прежде всего как реакция на «бюрократическую дурь».