– Сгоняем проверим? – предлагает Джули.
Она лезла целоваться, но я не противился. Однажды мы даже пробовали зайти дальше, но опыт не удался. Джули говорит, это в порядке вещей.
– Ладно, побежали, нагоним «Скорую», – говорю и взбираюсь вверх по лестнице. Это убежище мы построили вместе с отцом. Копали больше недели, наверное, пока не просекли, что при подземном толчке на нас просто-напросто обрушатся стены. «Сын, – сказал тогда отец, заглядывая в шестиметровой глубины яму, – быть похороненным заживо – странный способ уйти из жизни».
Когда мне было двенадцать, отец обнаружил порно-ролики, скачанные из Фринета. Ничего сверхъестественного – ну, мужики с мужиками. Отец обозвал меня извращенцем. Мне тогда показалось, будто я весь покрыт коростой. Наверное, поэтому предки меня и бросили. Плюс эти мои мысли о мертвых щенках и людях с содранной кожей – кто знает, может, отец и про них доведался. Опять-таки, если кого-то считаешь извращенцем, он и ведет себя соответственно. Кто знает, может, и у других людей были похожие мыслишки. Паршивая это штука – апокалипсис.
По правде сказать, если кто здесь и извращенец, так это мои предки. Они извращают смысл любви. Нормальные люди заботятся в первую очередь о детях, а уж потом о себе. Мои предки на это не способны. И весь чертов мир взрослых не способен.
Мы с Джули вскакиваем на велики и несемся по Сакет-стрит. Продуктовый закрыт. Аптека тоже. Холодина такая, что яйца звенят. Мы гоним впереди товарняка, идущего в Омаху. Аж дух захватывает! Чувствую себя Суперменом.
– Рука или нога? – орет, задыхаясь, Джули.
– Рука?
– Окей. Если рука – твоя очередь. Если нога – то чур я доктор, – кричит Джули.
– Принято!
Бросив велики, мы побежали к толпе, собравшейся на поле. Участки высокой травы перемежаются залысинами от пятен нефти. Хочется скинуть ботинки и пробежаться по холодной, заиндевевшей земле. Прижаться к ней голыми пятками, чтобы она меня запомнила.
Мы стали протискиваться сквозь толпу. Каталитические установки похожи на космические веретёна размером с небоскребы, обнесенные стальными лесами. Вы такие наверняка видели. В них низкооктановое сырье превращается в высокооктановое топливо. Впрочем, если вы никогда не жили среди нефтяников, вы бы в жизни не врубились, что это за трубы такие. Поморгали бы и принялись отыскивать по карте, сколько осталось до Чикаго.
На земле валялась груда стальных двухметровых балок. Охранник с гидравлическим резаком уже выцарапал из-под завалов какого-то бедолагу, которому ампутировали ногу повыше колена. Обколотый морфином бедолага держит свой обрубок в руках. Моя рука сжала руку Джули. Кажется, меня заводит ее прикосновение. Или у меня стоит от вида страданий?
Через полчаса опять заревели генераторы. Вокруг черным-черно от грязно-серого дыма. Мы с Джули увязываемся за «Скорой».
В приемной и регистратуре местной больницы ни души. Только одинокий уборщик со своей шваброй. Пятно грязи на полу никак не оттирается, и уборщик пытается поддеть его ногтем.
Я проспорил, так что натягиваю халат медсестры, а Джули вешает себе на шею стетоскоп. Мы направляемся в палату интенсивной терапии, где обычно лежат штрейкбрехеры.
Настоящий врач – на ней и еще на двух-трех врачах держится вся больница – задергивает занавески у койки «везунчика» с нефтеперегонной станции. Интересно, почему врач продолжает ходить на работу? С другой стороны, почему бы и нет?
Джули решительно пересекает палату. У меня под мышкой зажата папка с шариковой ручкой мистера Нгуена. Я думаю о том, что здесь, в этой больнице, родилась Кэти. Она пахла молоком. Я очень ее любил. И сейчас люблю.
– Ну, как мы себя чувствуем? – спрашивает Джули, когда врач скрывается в коридоре.
«Везунчик» лупает глазами. Страшно бледный от кровопотери, он лихорадочно прижимает к себе обрубок ноги. Решил, что мы ее отберем?
– Что, не очень? – допытывается Джули.
Из нее получился бы отличный врач. Серьезно. Она не из брезгливых.
Джули отодвигает край перевязки и изучает швы. «Пациент» закусывает нижнюю губу, чтоб не зарыдать. Напрасно: ревет, как белуга. Я узнал его – он из тех, что были на той вечеринке. Вон и щеки блестками измазаны.
– Не волнуйтесь, могло быть и хуже, – утешает его Джули, а у самой рот до ушей.
«Пациент» затихает.
– Мы раньше не встречались?
– Мы о вас как следует позаботимся, мистер. В Пигменте вас не бросят, нет, – говорит она с форсированным деревенским акцентом. Я ухмыляюсь: тут есть над чем поржать.
– Ногу можно спасти? – умоляюще вопрошает «пациент». Он про обрубок, который по-прежнему сжимает в руках, как младенца.