Но внезапный грохот с кухни вынудил меня отложить планшет и подняться до того, как я прочитал еще что-нибудь. Когда я вошел в небольшую комнатку, Лорел ползал по полу и собирал осколки чего-то белого, лежащие в темно-коричневой луже.
— Что случилось? — я поправил спавшую с плеча лямку майки и переступил с ноги на ногу, борясь с желанием помочь. Пока не попросит, лучше не делать ничего. Лорел не любит, когда ему лезут под руку.
— Чашку с чаем уронил, ничего особенного. — он не поднимал головы от пола, и меня это беспокоило.
— Помочь? — я могу, я сумею, я хочу. Дай мне искупить вину. Насрать на всех артеков, на весь мир, только не злись на меня и дай помочь и я откажусь от всего этого, не думая.
— Нет, не надо, я сам. — но он отталкивает меня.
— Лорел… — я борюсь с желанием рассказать ему истинную причину своего побега и своей надуманной болезни. Но проигрываю. — Что бы ты делал, если бы я сказал, что наш мир куда шире, чем можно себе представить?
— Он и есть шире. — Лорел скидывает осколки в небольшую горку. Я вижу, как под тканью так и не снятой черной рубашки подрагивают его плечи.
— А что, если ведьмаки, ведьмы, Боги… Все они существуют? — я вижу, как он вздрагивает, словно бы от удара.
— Боже, Мортем, откуда ты этого нахватался? Не неси глупости, нет ни ведьмаков, ни Богов. Это все человеческие глупости, которые мы же придумали и мы же признали реальными. — Лорел яростно сбрасывает еще кучку осколков в горку и продолжает. Как жаль, что я не вижу его лица.
— Прости… — я опять помешал ему. Действительно, что за чушь я несу? Лорел — обычный человек, он не видит того, что вижу я. Он не ввязался в то, во что ввязался я. — Прости, что потревожил тебя со своими бреднями. Давай я принесу пока тряпку и помогу тебе.
— Мортем, не надо. — но я не слушаю его.
Забежав в ванную, я закрываюсь в ней и опираюсь на дверь. Только сейчас я начинаю понимать, на что подписался. Самим фактом рождения я, похоже, проложил линию, разделяющую меня и обычных людей. Что бы со мной не происходило, что бы я не видел, об этом не должны знать обычные люди. Ни Лорел, ни Гейл — я не смогу с ними поделиться своими тревогами и страхами. Ведь если я начну говорить им, что вижу призраков, они посчитают меня сумасшедшим. Просто не поймут. Нет, я не скажу, что не мечтал быть особенным. В глубине души мне всегда хотелось быть необычным. Хотя бы настолько, чтобы уехать из нашего маленького городка в Лос-Анджелес, а если уж совсем повезет, так и вовсе в Нью-Йорк перебраться. Но я никогда не хотел обладать фантастическими силами! Это был не мой удел. Я верил, что в мире есть настоящие экстрасенсы, ведьмы, да даже оборотни. Но самому оказаться в их числе мне не хотелось. Потому что это огромный груз, от которого, как и сказала Селина, избавиться можно только со смертью.
Почему все не могло быть просто и очевидно? Почему этот мир должен был оказаться многослойным и с темной стороной, как в книгах? И почему именно я должен был во все это окунуться с головой?
Забить бы на все и уйти в запой. Но Лорела расстраивать еще больше я не хочу.
Пытаясь откинуть неприятные мысли, я подошел к раковине и залез в шкафчик под ней. Достал оттуда небольшую желтую тряпку, намочил ее, отжал. На автомате направился на кухню, едва ли осматриваясь по сторонам. Мне хотелось спрятаться от всего этого мира — запал исследователя пропал, когда до меня наконец дошел главный подвох всей этой истории с ведьмаками и артеками.
— Вот, держи. — Лорел все еще корячился на полу, собирая последние крупные осколки чашки. Значит, моя рефлексия заняла совсем немного времени.
— Спасибо, но я бы и сам сходил. Кидай на пол. — я так и сделал, подходя поближе к Лорелу.
В темной луже чая я увидел проблески алого.
— Ты порезался? — красное очевидно было кровью, потому что расплывалось и расползалось от любого движения лужи.
— Не сильно, не тревожься. — не тревожиться тут нужно только тебе. Когда Лорел говорит односложными фразами — дело плохо. Он жутко болтливый, и говорить так не в его стиле.
— В смысле не тревожиться? Я твой сосед или кто? — я пытаюсь подшутить, но все неправильно и криво.
Действительно, кто я ему? Едва ли друг — мы с ним нередко обсуждаем книги и фильмы, но это с натяжкой можно назвать дружбой из-за моего к нему отношения. Я ему не сын — я не хочу второго отца, мне одного хватало с лихвой. Любовники? Нет. Я бисексуал, да. Признал это давно, понял еще раньше и проблем не испытывал хотя бы потому, что меня больше тянуло к девушкам, хотя и на парней я иногда заглядывался (в рамках приличия, так, чтобы не получить в глаз от гомофобно настроенного человека). Моя бисексуальная натура не была бы против платонических отношений с таким мужчиной, как Лорел. Я мог бы даже сказать, что в какой-то мере влюблен в него, потому что засматривался на него больше, чем на любого другого мужчину в своей жизни. Но разница в возрасте и гетеросексуальность Грэхема ставили крест на любой возможности отношений с ним. Так кто я ему? Скорее всего, что-то усредненное между другом и сыном, если я мог говорить за него.
— Мортем, я сам все сделаю. Иди спать. — он не намерен был отвечать на мои вопросы.
— Как хочешь.
Отшитый и непризнанный, я развернулся и ушел. Лорела не переубедить — он уперт до ужаса, когда дело касается исправления собственных косяков.
Зайдя в комнату, я добрался до кровати и рухнул на нее с тяжелым выдохом. За окном моей комнаты ходили тени, нашептывающие мне свои проклятия. Я был измотан и растерян. Я хотел потеряться в темноте своей комнаты навсегда. Так, чтобы проснувшись завтра, я не имел представления ни о каких ведьмаках и артеках, иных мирах и невидимых существах с ними связанных. Так, чтобы проснувшись завтра, я потерял все силы и стал снова просто Мортемом Ирвингом — мальчиком, который не стремился ни к чему, кроме как с саморазрушению и моральному разложению.
— Пусть я проснусь и все это кончится. — я зарываюсь в одеяло и подушки, прячась от этого мира, от непонятных событий и от себя самого. Мой голос чуть подрагивает, а в горле рождается крик, который я душу до того, как он сорвется с моих губ.
Я найду силы принять и понять это. Как принял и понял смерть бабушки.
Бабушка, почему ты оставила меня? Как многому ты могла научить меня, если бы не умерла так рано? Было бы мне легче смириться с происходящим, если бы это рассказала мне ты? Бабушка, я скучаю по тебе.
Уставшее от постоянных мыслительных процессов сознание оказывается измотано сильнее, чем я мог себе представить. Я проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений быстрее, чем успеваю найти ответы на мучащие меня вопросы.
***
Утром позвонил Селине. Сказал, что я, наверное, готов узнать больше. Это было действительно так — за ночь ко мне вернулась некоторая часть утраченных сил и желания знать больше, а ощущение физической измотанности, преследовавшее меня три дня к ряду, ослабло. Она пробурчала в трубку что-то неразборчивое, затем отдала трубку кому-то еще. Этот кто-то — по голосу я так и смог определить, девушка это или парень — назначил мне встречу в два у мэрии в Сентер. Он раздраконил мое любопытство увещеваниями о том, что расскажет мне больше о моей силе и моем роде, а затем отключился, даже не дав ответить. Очевидно, решил дать мне волю самому решать, нужно ли мне все это или все же стоит идти на все четыре стороны.
Но отступать я был не намерен. Не снова. Мортем Ирвинг не станет отступать от того, что сулит деньги, а также удовлетворяет его любопытство.
В два я был уже у мэрии. В своих мешковатых вчерашних штанах и майке, подчеркивающей всю мою худобу и тщедушность, я выглядел глупо среди разодетых офисных работников. Взъерошенный, с дешевыми серебряными сережками-капельками в ушах и гвоздиками в хрящиках, с шариком в губе и цветными красными линзами в глазах, с огромными мешками под глазами я казался диким отребьем. По крайней мере, им. Самым обычным людям, которые жили работой и существовали в рамках порядка и приличия. Рядом с мэрией, этим высоким зданием с белыми мраморными колоннами на входе, дверью из матового пуленепробиваемого стекла, лепнинами и гравюрами по стенам, куполообразной стеклянной крышей и несколькими этажами рабочих кабинетов разного назначений, я был лишним. Этакой выбивающейся шестеренкой. С площади перед мэрией на меня сверху вниз взирал первый мэр города — Гордон Лэмстед. Его мраморная статуя бросала длинную тень, и я стоял в ней, уперев взгляд в землю. Со стен мэрии на меня смотрели герои мифов и таращились гипсовые головы мэров прошлого. И они тоже не были довольны. Никто не был мной доволен. Возможно, потому что я сам не был доволен собой.