— Гейл! — я несусь к другу, чуть ли не роняя кеды. Подошва высекает дробный стук о дорожку, ветерок треплет растущие на расположенных рядом клумбах цветы. Черные пряди старательно лезут в лицо, но я силюсь не обращать на них внимания, полностью отдавая себя радости новой встречи. — Дружище!
— Мортем! — я взлетаю по широким высоким ступеням лестницы и останавливаюсь рядом с другом, переводя дыхание. — Что, Лорел таки заставил приехать?
— А то! Годовые контрольные, все же, их не пропустишь. — Гейл поморщился, от чего желтоватый синяк на его скуле дернулся.
— Умеешь ты все утро парой слов испоганить. — мимо нас проходит стайка второклассников. Они смотрят на нас и шушукаются между собой, хихикая над остроумными шутками своего главаря.
— Погнали в школу. У меня первой — история. А мистер Монтгомери прощать не умеет. — я просто хочу побыстрее зайти в здание, что бы не видеть уже этого прекрасного мира, в котором погода такая прекрасная, а воздух такой великолепный, что хочется пропустить все и остаться здесь.
— Он тебя и так не простит. Ты столько его уроков прогулял, что я вообще удивлен, как он тебя еще до годовых допустил, а не отправил на второй год сразу же. — но при этом Гейл соглашается со мной, и мы вместе идем в сторону тонких еловых двойных дверей.
— Родители постарались. Не хотят упускать совершенство, которое наверняка скоро сдастся и вернется домой. — я ухмыляюсь, но внутри меня что-то екает от одной мысли о том, что скоро я снова увижу Долорес и Гордона.
Холл старшей школы Сван Вейли — скучнейшее зрелище. Небольшая зала со средней высоты потолками и до смешного маленьким стендом с наградами прямо напротив входа. Там же висит портретная галерея наших лучших учеников — еще меньшая, чем стойка наград. И стенд для объявлений, почти всегда пустой и отталкивающе-неприятный. Коридор налево — к кабинетам естественных наук первого звена, направо — гуманитарным все того же звена. Второе звено учится на втором этаже, третье — на третьем. Хоть где-то в нашем городе соблюдена логика.
Здесь нам с Гейлом расставаться. Но только после того, как мы переобуемся и возьмем вещи из шкафчиков.
— Что, готов к контрольным? — мы с Гейлом сворачиваем налево. Там расположены наши шкафчики — среди множества таких же небольших гробиков из алюминия.
— Мортем, заткнись про это. Ни слова боле. — Гейл встряхивает за спиной сумку, а затем лезет в правый карман брюк. Оттуда он выуживает связку ключей.
— Окей-окей. Просто как мы с тобой гуляли… — мы останавливаемся у своих шкафчиков. Мой номер — четырнадцать, его тринадцать. Я достаю свои ключи из кармана худи, надетой поверх тонкой майки. Вообще у нас есть школьная форма, но я ее никогда не соблюдал.
— Морте-е-ем. — Гейл открывает свой шкафчик парой умелых движений и залезает в него с головой.
— Да ладно-ладно. — я повторяю те же действия, что и мой друг.
Мой шкафчик, в отличии от шкафчика Гейла, довольно пуст. Нейлсон расклеил на внутренней стороне дверки наклейки и бумажные фигурки, а внутри все засыпал стащенными у племянницы блестками. Я же оставил все как было. Я вообще не часто заглядывал в шкафчик. Потому смысла обустраивать его не видел. Единственное, что у меня тут лежало — учебники, и тех немного. Надо бы вернуть те, что я домой утаскивал, кстати.
— Как ты вообще можешь быть таким бодрым после нашей вчерашней веселухи? — голос Гейла из шкафчика доносится приглушенно, а затем и вовсе прерывается протяжным зевком.
— Уметь надо! — эх, дружище, знал бы ты, как мне хочется спать сейчас. Не настолько, чтобы прям с ног валиться, все же это только первый день недосыпа, но желание лечь и поспать часика два имеется.
— Чудовище. — у Гейла никогда не получалось держать в руках свое желание спать.
— Сам такой. — учебник по истории — нахер. Тетради по истории — нахер. Все, я готов покорять Олимп неудач.
И вместе с другом мы двинулись навстречу приключениям… Разным, потому что Гейл двинул на третий этаж, а я так и остался на первом у кабинета истории. Одноклассники прожигали меня ненавидящими взглядами все то время, что у нас было до звонка. Они — все разодетые в форму, в красивых отглаженных рубашечках и жилеточках с эмблемой школы — шептались друг с другом за моей спиной и косились в мою сторону. Самое забавное — многих из них я уже в конце недели встречу в соседних бандах подростков. Пьяными и, возможно, обдолбанными. Но пока мы в школе, никто из них, таких чистеньких и красивеньких, меня и знать не знает, а сами они — паиньки и чистенькие непорочные цветочки. Особенна Натали Грайлем. Первая давалка на районе, крепко сидит на алкашке и шляется до глубокой ночи с Закки и его корешами как их общая мадам. Но в школе она — звезда, самая красивая и самая прилежная девочка, красавица и умница, гордость учителей. Смотрит на меня с таким презрением, что на всю школу бы хватило. Шепчется с подружками так громко, что я слышу каждое ее слово так, как если бы она орала мне его на ухо. Поливает меня дерьмом с ног до головы, зная, что это сойдет ей с рук, ведь девушек я не бью. Именно за это я ненавижу школу. В ней самые хитрые становятся лучшими, а настоящие — отстойниками.
Но вот звенит звонок и начинается урок. Будет не весело.
***
Я. Ненавижу. Историю!
Эта контрольная была тем еще кошмаром. Я вообще не думал, что в тесте может быть столько дат и столько незнакомых слов. Да что там говорить, я половину теста проотвечал наобум, в надежде на то, что что-то да угадал!
Когда я выхожу из класса, в коридоре уже толпа. Не такая, как в сериальных школах, но приличная. Узкие коридорчики не сильно справляются с наплывом даже столь малого количества учеников. Но мне уже все равно. Контрольная сдана, больше на сегодня ничего не планируется. Я могу идти гулять.
— Энджел! — блять.
Конечно, родители уже здесь. Сегодня — Долорес. Очевидно, опять отпросилась со своего поста офисного работника мэрии. Как всегда со своим тупым «Энджел», как обычно одетая в узкую рубашку, подчеркивающую заплывшую жиром талию, и длинную строгую юбку, скрывающую слегка кривые тонкие ноги. Ничего не меняется из раза в раз. Мое отношение к ней — тоже.
Бежать отсюда некуда. Этот коридор не оканчивается подъемом на второй этаж, отсюда есть путь только к закрытой пожарной двери. Единственные выходы — за спиной Долорес, и мне до них не добраться.
— Сколько раз я повторял, не зови меня этим именем. — несмотря на всю злость, что бурлит во мне, отвечаю я спокойно. Подхожу к ней нагло, широкой походкой, и замираю рядом, дерзко смотря снизу вверх в ее прищуренные серо-голубые глаза.
— Я буду звать тебя этим именем столько, сколько я буду жить. — а вот она едва сдерживается. Шипение прямо-таки прорывается в ее спокойном тихом голосе. Когда я был маленьким, это было безумно страшно, но сейчас уже не работает. — Энджел, Филли мне все рассказал. С каким чучелом ты спутался?
— Она не чучело, мам, ее зовут Ева. . — надеюсь, Ева простит мне упоминание в разговоре с родителями. А еще надеюсь, что они ее никогда не найдут, чтобы высказать все претензии. — И она — мой друг.
— А Филли по-другому говорил. — о, мамуль, знала бы ты, сколько всего Филли говорит, когда не со взрослыми. У тебя бы уши завяли.
— Мам, кому ты веришь больше, мне или Филу? — ответ так-то очевиден. Они никогда не доверяли мне и ставили под сомнение любые слова, даже если они являлись чистой неприукрашенной правдой.
— Энджел, мы с отцом спустили тебе с рук уход из дома к Гейлу. Мы позволили тебе обособиться от нас! Мы дали тебе знания и умения, мы одевали тебя в лучшую одежду и кормили лучшей едой! Мы все сделали для того, чтобы ты был счастлив. Мы даже не заставляем тебя вернуться домой, что, определенно, сделали бы любые родители, если бы их пятнадцатилетний сын ушел из дома. А нам в подарок ты что делаешь? Прогуливаешь школу и шатаешься с какими-то содомитами! — о, ну конечно, вы как всегда лучшие, а я как всегда отвратительный ничего не ценящий эгоист! И ни слова про то, что ты не веришь мне, что ты ненавидишь меня, что ты убиваешь меня!