— Мама, не начинай. Я сдаю все контрольные на хорошие оценки. — если бы дома меня не ждали удары папиных кулаков, я бы и там бывал. А так она начинает играть на старых струнах и ездить по больному. — И Ева не содомит. Она приехал сюда ненадолго. Она вообще подруга Коста.
— Ох, Энджел. Ну скажи, почему ты так поступаешь с нами? Разве мы плохо постарались, воспитывая тебя? — возводи глаза к небу, давай, начни причитать. Ты знаешь ответ, Долорес.
— Нет, мам, что ты. Папа просто с детства выбивал из меня все дерьмо, дважды мне сотрясение набил за то, что я не хотел читать классиков, и за волосы таскал за незнание теории струн в семь лет. А ты ему все это позволяла! — отец-педант проделывал большую часть физических наказаний. Он был главным домашним тираном, не Долорес. Но она ничего не сделала, чтобы прекратить это. Потому она тоже виновата. — Вы отличные родители, которые просто хотели сделать из меня то, чем не смогли стать вы.
— Не преувеличивай. Мы хотели как лучше! Мы хотели, чтобы ты не гнил в этом городе, а со своими знаниями выбрался в Лос-Анджелес или Вашингтон! — начинаются оправдания. Не люблю их. Они всегда звучат тупо и неестественно.
— Ага, ага. Говорю же, вы отлично постарались. — она вся аж надулась — морщины на лбу и веках проступили так четко, что аж мерзко становится. — Лишили меня детства и пытались ограничить общение с единственным человек, который считал меня ребенком, а не игрушкой для выполнения всех мечтаний.
— Мы не считали тебя игрушкой. Мы любим тебя. — я чувствовал это. Шрам от разбитого об угол шкафа плеча, на который папа меня толкнул в порыве гнева, навсегда станет напоминанием о том, как вы меня любили.
— Действительно, мам. Я знаю, вы любили меня. Так сильно, что никак не могли поверить в меня и понять, что я человек. — ненавижу вспоминать их. Они — самое черное пятно на моем детстве. — Как там говорится — благими намерениями вымощена дорога в ад? Вот вы и постарались.
— Энджел! Вот как ты говоришь с матерью, как? Разве я не люблю тебя? Ангел мой, ну, мы же действительно любим тебя. А ты нас чудовищами делаешь! — она отдергивать меня пытается сейчас? О, ну не-е-ет! Скажи спасибо, что я на крик не перехожу, старая карга!
— Все, закончили разговор. Я пошел на урок. — я обхожу ее, стремясь убраться от этого начавшего мне приедаться разговора.
— Пообещай мне, что не будешь прогуливать уроки! И с этой Евой больше дел иметь не будешь! — ага, конечно, бегу и падаю.
Вместо ответа я показал Долорес красноречивый средний палец. А услышав за спиной ее визг и стук ее каблуков, рванул по коридору как заправский спринтер, прямиков в туалет.
В мужской туалет Долорес, естественно, не пошла. Зайдя в небольшую темную комнату с одним окном и тремя косыми кабинками, я смог разве что подойти к раковине и тяжело опереться на нее. Достали. Оба. Мать еще ничего — эта хоть говорит и от нее можно убежать сюда. Эта хоть действительно любит меня, пусть и в своей изощренной манере «подавляй и властвуй». Отец же полный кошмар. От него не спрятаться и не скрыться, от его рук не уйти, его взгляда не забыть. Каждое воспоминание о Гарольде, смотрящим на меня с недовольством, вызывает внутреннюю дрожь. А каждое воспоминание о его занесенной для удара руке и дикой злобе в глазах и вовсе заставляет трястись как листок под штормовым ветром. Единственное мое счастье в том, что лицом я пошел в мать, а не в отца, и в зеркалах я не вижу его отражения.
Они пытались сделать как лучше. Они хотели, чтобы я выбрался из Сван Вейли в большую жизнь, чего не смогли сделать они. Но из этой затеи ничего не вышло. Вместо этого они воспитали ужасного сына, который, смотря в зеркало, не может отделаться от чувства злости и желания перекроить себя, лишь бы не быть похожим на родителей. Они пытались, но ступили на ту дорожку, которая ведет в ад. Молодцы. Я тоже пойду туда с ними.
— Просто зашибись. — хорошо, что у нас в школе у раковин нет зеркал. Я не хочу видеть своего лица сейчас.
Вместо ни к чему не ведущих размышлений, я включаю холодную воду. Чуть ржавая, она льется из скособоченного крана в растрескавшуюся керамическую раковину. Я набираю ледяной воды в ладони и окунаю в это воду лицо. Холод обжигает горящую кожу Волосы липнут к мокрому лбу. Но мне как-то наплевать. Я отфыркиваюсь и забираю мокрую челку назад, продолжая держать глаза закрытыми. Запах ржавчины со мной теперь до вечера. Но воспоминания о не самых лучших днях моего детства покинули меня вместе с утекшей в слив водой.
Звенит звонок. Я могу идти.
Из туалета я выбираюсь как из бункера — осматриваюсь по сторонам, ступаю медленно и осторожно, прислушиваюсь к любому шороху. Долорес не обладает хитростью Гарольда, она не станет прятаться, но эта привычка все равно не покинет меня до тех пор, пока родители не останутся здесь, а я не окажусь где-нибудь подальше от них.
Естественно, в коридорах никого не оказывается. У нас в школе не так много персонала, потому наблюдателей нет и можно вполне удачно уйти. Все ученики, которые не разбежались, сейчас сидят на занятиях, родители ушли заниматься своими делами. Так что — самое время топить отсюда на всех порах.
— Мортем. — я едва успел выйти за дверь школы, как меня уже шепотом окликнул Гейл.
— Гел! — друг стоит у лестницы, нервно дергая лямки своего синего рюкзака.
— Чувак, я видел твою маму. Она опять к тебе приставала? — мне оставалось только кивнуть, двигаясь к другу. — Ну и надоедливые они у тебя. Неужели настолько не понятливые? Прости, что не оказался рядом.
— Хэй, дружище, ты о чем? Проблемы с родителями — это мои проблемы, не твои. — и это ты знаешь только о том, как они меня морально удавить пытаются. О физических наказаниях тебе лучше не знать. — Я сам решу эти проблемы. Не волнуйся. — не решу, на самом-то деле. Просто сбегу от них.
— Если что — обращайся. Я всегда готов помочь. — Гейл широко улыбается, а затем обнимает меня за плечи и тащит вперед. — Ну так… Мы двинем на Галаверский мост или еще куда?
— Наши уже там? — у ребят тоже начались годовые, и у многих они выпускные перед старшей школой, потому им надо приложить больше усилий.
— Конечно нет. Но кто мешает нам их подождать?
— Ахахах, ты как всегда прав. — я не могу не смеяться рядом с Гейлом. С ним все проблемы — ничто. — Двинули, пока еще чего-нибудь не случилось.
И пусть весь мир подождет. Ева с ее занятиями, школа с годовыми, родители с их «ты должен быть идеален, а кто ты сейчас?». У меня есть занятия поважнее, чем предаваться размышлениям о происходящем в моей жизни.
К примеру, уделять внимание моей банде.
========== Первые уроки ==========
Эта неделя была очень долгой. Каждый день просыпаться в шесть, чтобы успеть поесть, собраться, и в семь тридцать уже сидеть в машине, а к восьми с хвостиком — подъехать к школе. И каждый день контрольные. Математика, языки, физика и химия, литература. Тот еще ад, стоит признаться. Но я его выдержал.
Я сдал все экзамены. Возможно, не так хорошо, как хотелось бы моим родителям, но достаточно, чтобы перейти в следующий класс. Не зря я все-таки сидел вместе с Лорелом за учебниками по вечерам, слушая его объяснения и занимаясь вместе с ним тем, чего он не знал. По итогам все вышло сносно. Математика и химия с языками на четыре, все остальное на близкие к четверке тройки. Я на большее никогда и не претендовал. Впрочем, я все равно не сомневался, что с четверками постарались Долорес и Гарольд. Хотя бы потому, что навряд ли можно было написать контрольную на четверку, наугад выбирая ответы. Был ли я против? Не-а. Было ли мне забить? Еще как.
И вот, школа закончилась. Начались каникулы. Отработка была послана далеко и надолго, друзьям я сразу сказал, что времени у меня будет поменьше, потому что я планирую заниматься игрой на гитаре с моим репетитором. О подноготной этих занятий знал только Гейл, с которым мы все еще периодически заводили тему того, что творится с моими силами сейчас. Но друг, вняв моим просьбам, молчал о Еве, Селине и всей кутерьме с артеками, давая мне самому с этим разобраться. Лорелу же я сказал, что буду гулять с друзьями. Он не был против, наоборот, порадовался за меня. Единственное, чего он попросил — не тревожить его больше моими несогласованными отлучками и пьянками, и я, жутко стыдясь, пообещал больше такого не делать совсем-совсем никогда. На том и решилось все. Никто не возмущался. Ну, разве что учителя начали опять на меня ругаться за то, что я прогуливаю отработки, но до них мне было как до родителей — наплевать с крыши мэрии.