— Я буду… — хрип прерывает прелестную песнь жизни. — Тебя жда… — он не заканчивает. Давится окончанием слова и задыхается.
Что с ним? Двигайся, тело! Я должен знать, что с ним! Почему я проваливаюсь во тьму? Я должен быть с Лорелом! Я не хочу его бросать! Нет… Не хочу… Я не хочу умирать!
— Какого черта?! — крик Селины повторяется. Она плачет? — Какого черта, Харон?!
— Не сейчас… — почему ты так хрипишь, Лорел? Я ведь тебя спас? — Помоги… Помоги Мортему.
Я чувствую тепло ладоней на своих плечах. Поднимаю мутный взгляд вверх, пытаясь сделать еще вздох. Взволнованное лицо Лорела прямо надо мной — глаза пусты, а на бледных губах пузырится темная, почти черная кровь. Она же струится из его носа тонким потоком. И это черное марево — все, что достигает моего угасающего сознания. Я так хочу коснуться тебя. Но у меня нет сил. Руки не слушаются. Коснись меня. Поцелуй меня. Будь со мной… Пожалуйста, хотя бы в этот последний момент.
— Держись, Мортем, ты только держись. — его теплые ладони на моих щеках. Начинается новая песня — я вижу, как шевелятся его губы и как он закашливается, силясь продолжать.
Но я больше не могу. Черное и алое сильнее. Темнота захватывает — я погружаюсь в нее, тону в ней так стремительно.
Сознание покидает меня. И боли больше нет. Остаются только родной голос и песня, которая преследует меня даже там, куда не дотягиваются лучи летнего солнца.
========== Объяснения ==========
Пробуждение становится сущим мучением. Я словно бы выбираюсь из очень вязкой грязи, которая настолько крепко вцепилась в каждый сантиметр тела, что даже вдохнуть воздух полной грудью трудно. Тело все болит, я нахожусь на грани между реальным и вымышленным. Смутные звуки, неяркий свет через защиту закрытых век, ускользающие отголоски памяти — вот все, что у меня есть. Я знаю, что должен выбраться из тьмы. И правда пытаюсь это сделать.
Но стоит мне только приоткрыть глаза, как их обжигает слишком ярким светом. Я дергаю рукой, желая прикрыть глаза ею, но получаю такой сильный заряд боли, что даже пальцы ног поджимаются. Сдерживая нецензурщину, я закрываю глаза. Слезы боли слепляют ресницы, в груди замирает рваный выдох.
За этот краткий миг пробуждения я так и не успел понять, где нахожусь. А стоило бы. Ну, так, для того, чтобы понимать, умер я или можно напрячься?
— С пробуждением, герой. — от тихого, слишком знакомого голоса слева от себя я вздрагиваю. И тут же об этом жалею. Блять, как больно-то! Мартина, ну за что ты такая резкая? — Не дергайся, хорошо? Я тебя, конечно, подлечила, но это не значит, что после таких травм тебе не будет больно.
Из усилившейся хватки пудинга тьмы я выныриваю стремительно. Переборов страх перед слепящим светом, открываю глаза. И снова слезы подступают к уголкам глаз, но на этот раз я хотя бы могу различать становящиеся все более четкими образы мира. Неясные картины предсмертной агонии отступают. А спустя долгую минуту лицо Мартины наконец предстает передо мной во всей своей красе. Бледно-серая кожа, поджатые губы, красные глаза — все это Мартина. Ее пальцы на моем запястье холодны как лед, а веки часто-часто подрагивают.
Я внимательно смотрю в ее большие грустные глаза, на которые спадают спутанные каштановые волосы. Идеальные черты ее красивого лицо больше не такие уж и идеальные. Привыкая к шуму жизни, к возвращению в этот мир, я смотрю только на Мартину. Я пытаюсь ощущать только холод ее касаний, а слышать только ее шумное дыхание. Но мое собственное тело совсем не милосердно к сознанию.
— Какого черта, Харон?! Мы тебя столько искали! Кто дал тебе право уйти?! — ох черт…
Собрать мысли в кучу спросонья трудно. Особенно если только-только очнулся от вечного сна. Но стоит только услышать отчаянные вопли Селины, как мозаика в голове спешно собирается. И от существования этой мозаики мне становится еще больнее, чем от самых глубоких вдохов и самых резких движений.
Мы нашли Харона. И он — это Лорел. Мой любимый сосед, с которым мы так долго жили под одной крышей и которому я так доверял. Тот, кому я мог позволить видеть себя беззащитным и сломанным, тот, кому дозволено было видеть мои самые горькие слезы. И он оказался лжецом. Артеком. Хароном.
Он обманул меня. Он не сказал мне. Даже после того случая с вендиго подло смолчал, ни словом не выдав того, кто он есть, позволяя мне и дальше играть в самообман. Даже после того, как я спросил его о Богах.! Черт. Он смолчал!
На сердце появляется тяжесть, остатки моей и так порушенной души окончательно разламываются напополам. Желание вновь погрузиться во тьму одолевает с невероятной силой. Там не было этой невыносимо тяжелой правды, от которой весь мир разрушается на колкие осколки.
Я так долго отказывался верить в очевидную, казалось бы, вещь… А ведь все было более чем понятно! Буквально лежало на поверхности. Кольцо это, странные реакции на вендиго и разговоры о артеках, повадки. Я давно должен был догадаться. Но отрицал, снова и снова, пока мог. Я ведь так надеялся, что, случись что, Лорел откроется мне и все расскажет. Моя вера в его честность со мной была так сильна, что я закрывал глаза на каждое очевиднейшее совпадение. Паутина самообмана множилась, а я продолжал верить Лорелу, который в итоге… Оказался Хароном. Все, как и говорится в поговорке. «Один раз — случайность, два — совпадение, три — уже закономерность.»
Черт бы побрал весь этот мир. Вместе со всей его гребаной правдой, от которой так больно.
— Я… — даже говорить не могу.
Горло как тисками сковало, и любая попытка выдавить из себя хоть звук причиняет боль. С каждым разом все более слабую, конечно, но от этого не менее ощутимую. Я буквально чувствую, как кожа противно натягивается на горле, стоит только чуть поднять голову.
— Хочешь поговорить с Хароном? — но Мартина все понимает и без моих слов. Как? Не знаю. Наверное, я настолько же очевиден, как и Лорел. Вот только люди вокруг меня не настолько слепы в своей вере в человека и его непогрешимость. Никогда не создавай себе идолов, говорила мне бабушка… — Тебе пока нельзя говорить. Вендиго перекусил тебе голосовые связки. Я их восстановила, но пока с разговорами будут проблемы.
Черт. Я даже не смогу высказать Лорелу все, что я думаю о его играх в прятки. Ну да ничего. Кулаки и зубы у меня все еще остались.
Да, я спас его. Закрыл собой, позволив вендиго драть мое горло вместо его. Да, чуть не умер ради него, хотя уже знал, к чему все идет. Почему? Блядская любовь к «Лорелу» никуда не делась. Ложь ложью и обман обманом, но моя любовь к нему все еще цветет и пахнет. И потому лишь больнее от осознания того, что все это время я оправдывал лжеца и не желал верить в фальшивость куклы. Я хочу возненавидеть его. Ударить. Накричать. Заставить объяснить мне, почему же он держал свой блядский рот на замке все это гребаное время, хотя наверняка понял все наши с Селиной манипуляции! Но не могу. Сердцу не прикажешь. И любовь не уничтожишь так просто. В самых худших случаях она остается даже если обманули, причинили боль или уничтожили.
И, похоже, я как раз этот самый худший случай.
Ну почему вся моя жизнь — сплошная игра в «сделай идиоту еще больнее»?
— Давай-ка я помогу тебе подняться. — руки Мартины касаются моего плеча и тянутся под поясницу.
Но мне не надо помогать. Я все сделаю сам.
Отталкиваю руки Мартины и сажусь, перебарывая боль в руке. Выбираюсь из кровати осторожно, ступая босыми ногами на холодный пол. Пытаюсь встать. Но терплю неудачу и почти падаю. Если бы не Мартина, я бы наверняка плюхнулся обратно в кровать, причинив себе еще больше боли. Только с ее помощью я встаю на ноги. Но от пошатывания и чувства неуверенности в собственных силах не спасает даже ее поддержка. Слабость одолевает, и только пламя разгорающейся обиды гонит меня вперед. Я хочу взглянуть Лорелу в глаза и услышать его оправдания. Почему он… Не сказал мне? Сбежал от семьи и заставил искать его? Очаровал меня настолько, что я продолжаю надеяться на то, что у него есть причины? Не знаю, какой вопрос я хочу ему задать. Все три, но ни один из них. Множество, и в то же время ни одного. Я снова разбит, и вина за это лежит на Лореле.