У меня было столько слов… Для каждого из них. Прости, что не был рядом. Прости, что не спас от матери. Прости, что не поддержал в драке. Прости, что не дал съесть самый вкусный пончик в коробке. Прости, прости, прости… Для каждого свое. Их столько накопилось… Боже, за что?
Боже, блять, за что? За что, ублюдок ты жестокий!?
- Мортем, солнышко… - мама Гейла осторожно взяла меня за плечи своими широкими ладонями. Они всегда были такими теплыми… Так почему сейчас от их тепла не осталось ничего?
- Простите, простите… - я мог только извиняться, снова и снова, пока не иссякнет поток всего, за что я могу попросить прощения.
Мать моего лучшего друга помогла мне подняться, оттряхнула колени от грязи. А затем нежно обняла и прижала к своей широкой груди.
Я отстранился прежде, чем она успела сказать хоть что-то. В ее глазах я успел увидеть боль - боль по сыну, которого она пыталась найти во мне сейчас.
- Простите… - я не Гейл. Простите, что я не Гейл. Простите, что жив я, а не он.
- Ничего, Мортем. Я понимаю, - но она не понимает. Я вижу это по ее грустному тяжелому взгляду.
И я позорно сбегаю. Не выдерживаю, сдаюсь, ломаюсь снова. Швы, едва сросшиеся после смерти бабушки и предательства Лорела, рвутся окончательно. Я ухожу, оставляя родню моих друзей наедине с их горем. Я не имел права быть среди них. Не после того, как навлек на самых близких мне людей, на их детей, смерть.
Шатаясь, я бреду по узким тропинкам мимо тонких оградок. С серых памятников на меня смотрят глаза мертвецов. Осуждающие, пустые взгляды серых людей, от которых остались две даты и тире между ними да фото на камне. И ветер тихо шелестит в кронах дубов, играя зелеными листками. А в этом дыхании жизни мне слышатся их проклятия. Проклятия пустоглазых мертвецов с губами, искривленными в странных, неестественных улыбках. Почему эти памятники не могут быть крестами? Почему это не стандартное католическое кладбище?
В конце этой тропы наказания меня встречает сам дьявол. И имя ему Долорес Ирвинг. Стоит: спина ровная, руки скрещены на груди, глаза опущены в землю и светлые волосы как всегда в гульке на самом затылке. Но сегодня в ее позе есть что-то другое - неуверенность, нерешительность, горе. Почему? Почему ты грустишь, ведь для тебя эти ребята всего лишь те, кто портят твоего и так неидеального сына?
- Привет, Мортем, - сухой голос, поджатые губы, но дрожь в плечах. Полы темной юбки опять ходят ходуном - как год назад, в маленьком доме одной маленькой женщины.
- Привет, Долорес, - мой голос совсем охрип. Так же, как в день похорон бабушки.
- Церемония… Закончилась? - Она вздыхает глубоко и замирает. Не поднимает глаз, хмурит брови. Почему ты здесь, женщина со строгим взглядом и ядовитым языком?
- Да. Только что, - и ни тебя, ни меня на ней не должно было быть. Мы не имеем права находиться на их могилах, старая дура.
А я не лучше. Тоже дурак, только молодой. И это еще хуже.
- Жаль. Я не успела прийти, - не делай вид, что раскаиваешься. Ты и не хотела быть здесь, правда? - Мортем… Хочешь, я провожу тебя к мистеру Грехему?
- Нет. Я могу сам дойти, - но я вру. Мои ноги дрожат, я не могу дышать. Стоит мне только добраться до реки, и к двенадцати могилам прибавится тринадцатая, а вскоре и четырнадцатая.
Я не смогу спасти Томми. Кто я такой? Маленький, трусливый подросток с силами, которые не могут ничего изменить в драке. Раньше я считал себя таким всесильным - почти что маленьким Богом, способным сразить любого. Но Диггори… Он преподал мне прекрасный урок, и лучше любого другого существа показал, насколько я глуп в своих заблуждениях и насколько слаб.
- Мортем, не отталкивай меня. Пожалуйста. Я хочу… - Долорес поджимает губы. Такая глупая. Верит, что я могу простить ее, не оттолкнуть после того, как она сама буквально отрывала себя от меня. - Я хочу помочь тебе. Поддержать. Сделать то, что я не позволяла себе сделать все это время.
- Пошла ты, - я скалю зубы. Оскал получается слабым, как у загнанного зверя, отчаявшегося в своей клетке. - Я не собираюсь опускаться до твоей помощи.
Я обхожу ее. Ноги меня почти не слушаются, но я умудряюсь выпрямить спину и сжать кулаки, позволив гневу чуть распуститься на земле из печали и ненависти к себе.
Но Долорес не отстает. Она идет за мной молча. Я слышу тихий шум ее шагов и сиплое дыхание. Между нами повисают слова, словно бы на тяжелом канате, обвязавшем наши шеи. Они тихо звенят, но не звучат. Никто не решает раскрыть рты и сорвать эти звенящие бусины с затягивающихся петель.
Мы выходим за ворота. Плач матери Бобби, тяжелый взгляд матери Гейла, двенадцать могил моих друзей - все остается позади и с каждым шагом все больше отдаляется. Легче почему-то не становится. Палящее солнце выжигает мысли, оставляя лишь печаль. Пыль взлетает воздух из-под моих стоп. Тропинка узкая, но деревья по правую руку не дотягиваются тенью до меня и Долорес.
- Мортем, - она начинает первой. Вместо звона бубенчика-слова - скрип ржавого механизма ее горла. - Я знаю, ты не простишь меня. Не за то, что я сделала. Но… Мальчик мой, ты не представляешь, как я сама…
- Я сама что? - Слова даются мне тяжелее, чем ей. Язык отсох, внутри меня все умерло. - Видишь, мамочка, проблема вот в чем - ты эгоистка.
- Что? Но Мортем..! - Она тянет ко мне руку, но я ухожу от крепкой хватки ее костлявых пальцев.
- Отрицать ты это не можешь, - я не смотрю на нее. Стараюсь не чувствовать ее. Удавка вокруг моей шеи затягивается все туже. - Сама подумай - что ты выбрала, мам, когда папа начал поднимать руку? Меня? Или себя? Бросить отца и разрушить свое “счастье” или остаться подле него, продолжая наблюдать за тем, как он меня избивает?
- Мортем, но что я могла? - Она опять злиться. Вот-вот сорвется. Но мне уже все равно.
- Ну не знаю. К примеру - сказать отцу, что не намерена это терпеть? - Усмешка получается ядовитая. Гейл, одобрил бы ты то, что я сейчас делаю? Ну почему тебя больше нет рядом? - Или взять меня в охапку и уйти от него? Ты зарабатываешь больше, мам. У тебя была квартира - в Лос-Анджелесе, да, но чем там хуже, чем здесь? Но ты выбрала счастье с отцом, а не меня, мам.
- Мортем, я ничего не могла. Я… Я не могла жить сама. Я не умею, - она пытается оправдаться. Как всегда, когда ее обвиняют в чем-то.
- Но я, мамочка, тоже эгоист, - я не слышу ее. Стараюсь не слушать ее слов. - Еще больший, чем ты. Я требовал от людей внимания, любви, их жизни. Но в ответ не собирался давать ничего, кроме смерти. И вот, мы здесь, мамуль. Яблочко от яблоньки, как говорится.
- Энджел… - сорвалась. Не сдержалась.
“Энджел? То есть, ты говоришь, что тебя на полном серьезе зовут Ангелом? Ха-ха..! Слушай, а твои родители как знали, что мы встретимся. Почему? Ну, ты ведь мой ангел-хранитель!”
Гейл… Ты ошибся. Я не ангел-хранитель, а самый настоящий предвестник смерти. Если бы я не был таким безбожным эгоистом… Если бы я не был таким законченным идиотом! Ты был бы жив. Ты был бы счастлив. И все было бы хорошо.
- Не зови меня этим именем, сколько раз тебе повторять? - Вопреки буре в моем сердце, мой голос спокоен и холоден.
- Ладно, Мортем. Уж прости меня, деточка моя, но не смей называть меня эгоисткой, - я знал, что так будет. Она не умеет ни молчать, ни держать слова при себе. И, черт, как же я похож на нее. Блядская наследственность. - У меня были свои причины, чтобы не уходить.
- Тогда у меня есть свои причины для того, чтобы послать тебя на хуй Гарольда, подальше от меня, - исчезни. Выбери его еще раз и уйди. А я уж сам разберусь с возникшей проблемой, имя которой - Мортем Ирвинг.
- Но я… Я понимаю, что ошиблась. И… Мортем… - она так старается подобрать слова. Законченная дура. Но почему-то я ее еще слушаю, словно бы от ее “прости” еще что-то зависит. - Позволь мне сделать то, от чего я так долго убегала. Позволь мне снова быть твоей мамой! Мы уедем в Лос-Анджелес, я разведусь с Гарольдом, мы будем жить вдвоем…
- Слишком поздно, мам, - я убираю руки в карманы штанов. Неровный шаг прикрывается камешком под подошвой моих кед. - Ты опоздала с этим предложением на пять лет.
Во мне не осталось веры тебе, мама. Ты не поддерживала меня ни разу за всю мою жизнь. Тебя не было рядом в самые счастливые или самые горькие моменты моей жизни. Ты выбрала не меня. И опоздала, передумав.