Когда человек рожден свободным, но не владеет собой, он может быть очень ярким, он может стать Гитлером, Сталиным, он может как угодно поражать воображение людей, но в реальности он все равно останется всего лишь поплавком – беспорядочно, анархически болтающимся на волнах. Свобода, которой по-настоящему обладаешь, – полная противоположность этому. И поэтому учиться быть свободным – одно из самых трудных упражнений.
Чтобы быть свободным, человек должен освоить навык владения своим внутренним «я», и только после этого он может спроецировать этот авторитет, эту власть и эту силу на то, что вне его самого. Философ Эпиктет, который был рабом, отвечал своему хозяину, когда тот подвергал его пыткам: «Осторожно, если ты сожмешь тиски слишком сильно, ты сломаешь мне ногу, и я больше не смогу тебе служить». До того как он был в состоянии сказать такое, ему пришлось многое преодолеть внутри себя, стать хозяином собственного тела, а прежде этого – хозяином своей души, своего сознания, своего гнева, своего страха.
Пара «свобода – повиновение» берет начало здесь, на контрасте между свободой предложенной и необходимостью овладеть ей путем строгой дисциплины, которая может привести нас к зрелости. О дисциплине обычно думают как о том, что имеет отношение к муштре, к армии. Но не таков изначальный смысл слова[8]. Дисциплина – состояние ученика, а не солдата. Дисциплина предполагает ситуацию, в которой тот, кто хочет учиться, ищет учителя и наставника, находит того, у кого можно научиться и с кем он созвучен. И затем, увидев в учителе больше, чем чувствует в себе, ученик предает себя его руководству, чтобы его научили перерасти себя и реализовать все заложенные в нем возможности. Ученик – это тот, кто учится у другого перерастать себя, чтобы вырасти в свою полную меру. А это требует послушания. Но опять-таки, послушание – это не простое подчинение, это не повиновение, не трусость. Это не ситуация, в которой чья-то сильная воля ломает того, чья воля слабее. Послушание – в латинской этимологии – это состояние человека, который прислушивается, готов слушать. И если подумать об ученике в этом смысле – даже о студенте университета, который хочет чему-то научиться, то перед нами человек, который признает, что некто другой может его чему-то научить, человек, который приходит к этому другому и просит научить его. Он будет слушать, чтобы услышать, смотреть, чтобы увидеть, он будет стараться понять. Он станет обращать внимание не только на формальный смысл слов, но попытается через формальный смысл проникнуть глубже – в их содержание, в их значение. И через это вырасти до уровня своего учителя. А если учитель великий, то и перерасти его – и подняться до уровня Того, Кто единственный настоящий учитель в науке, в познании и в самой жизни Духа, – до Самого Господа, источника всего знания и всей мудрости.
Так что когда мы употребляем слово с корнем libertas, обозначающим состояние ребенка, рожденного в доме свободного гражданина, мы видим, что первое требование для осуществления свободы – это умение владеть самим собой. Это умение достигается строжайшей, суровейшей дисциплиной. Дисциплина подразумевает послушание, а послушание всегда превосходит возможности нашего понимания, потому что если твоему послушанию, твоему ученичеству мешает то, что ты чего-то не понимаешь, – значит, ты пытаешься, словно тот ребенок, которого в пример приводит блаженный Августин, руками вычерпать весь океан и перелить его в маленькую ямку, вырытую в песке. Понимание приходит после опыта: человек должен сначала пережить нечто, только потом можно осмыслить пережитое. И здесь послушание должно выходить за пределы знания и всегда быть готовым к встрече с абсурдным, готовым принять то, что еще минуту назад казалось совершенно безумным. Так мы поступаем в науке. В науке мы должны – помимо шкал, вычислений, физической и материальной очевидности – принять опыт, а затем включить его обратно в целостный контекст всего нашего опыта и понимания, в творческую работу нашего разума, всего нашего существа.
Это подразумевает две вещи: доверие со стороны ученика и готовность делиться знаниями, делиться самим собой со стороны наставника. И все это вместе подразумевает отношения на основе взаимной любви и взаимной справедливости: справедливости в глубинном смысле слова, который я пытался определить, – в смысле готовности каждого из них принять другого во всей его тайне и во всей его инаковости. Но также и в смысле любви, потому что речь идет именно о готовности принять другого не просто как объективную данность, но принять с любовью, с участием, сделать его частью твоей собственной жизни.