Оба замолчали ненадолго.
— В следующий раз вплети в узор дикую ласточку — символ дома правителя, — пожелал он. — Сделаешь ещё несколько таких же?
Он помолчал и добавил:
— Твоему брату там приходится нелегко, но если справишься до вечера, ночью незаметно можешь сходить к нему. Я дам бальзама.
— Сделаю, — кивнул Курво, стараясь не терять невозмутимости. Пока о большем просить было рано. — Мне для ласточки понадобится алмазная крошка и черные топазы.
Он и правда справился со всем до вечера — четыре кулона с изящными силуэтами ласточек в центре. То, что пару раз при огранке дрогнула рука, заметили бы разве что Тьелпе и Феанаро. Курво с поклоном вручил изделия хозяину и, прихватив чистую ткань и бальзам, бросился к калитке. О Турко он подумает потом, сейчас главное — помочь Карантиру.
Его брат лежал у стены дома, за крыльцом и собачьей будкой — надеялся там укрыться от Ульфланга и остальных вастаков, считавших его девкой для удовлетворения своей похоти. Услышав шорох, он затаился, а потом ему в голову пришло, что так невесомо мог ступать разве что эльф, и тогда он привстал, высунувшись, и позволил себе негромко застонать. Натруженная спина болела, сожжённая на солнце кожа горела огнем.
“Курво, — он поглядел на подбежавшего к нему брата, — Курво, убей меня. Любая судьба лучше этой. Нет таких мучений, которые страшнее моих. Что бы ни решили Валар, от которых я отрекся”. Он дотронулся брата и попытался взять его руку в свою, но ладони дрожали.
Курво молча смотрел на брата. Милосерднее было бы и вправду убить, но…
Тут вспомнился отец. Смерть каждого из них лишала их возможности выполнить клятву, а значит, обрекала дело отца на неудачу. Он снова глянул на распростертого у своих ног Морьо. Тот продолжал смотреть с отчаянной мольбой. Курво принял решение. Это было жестоко, но клятва превыше всего. В конце концов, Морьо сам был виноват в своей беде. Так же как и Майтимо, даже сильнее.
— Сдаешься? — жёстко усмехнулся пятый. — После того, как подвёл нас? После того, как из-за твоей самоуверенности Майтимо проиграл битву, к которой мы готовились пятьдесят лет? Просчитывали каждый ход, собирали союзников? Я тебя предупреждал, что их надо опасаться. Узкоглазые дикари, сказал ты. Можно бросить первыми под секиры орков, сказал ты. Они за золото легко продадут своих рабов и свои мечи, сказал ты. Моргот выставляет огромное количество тварей, мы должны делать так же, сказал ты. Нет, они мне преданы — я им плачу, сказал ты. А теперь ты собираешься трусливо умереть, сбежать? Не искупив вину перед всеми нами и отцом. Знаешь, кто заплатит за твою смерть? Не я — мне на себя плевать, пусть даже шкуру сдирают. Тьелко. Его не трогают. Пока не трогают, но я его ни разу не видел с тех пор. Если ты умрёшь, что будет с ним и со мной? Я бы может и пошел на это, если б рисковал только собой. Но Тьелко я подставлять не собираюсь.
Морьо отвернулся и прекратил взывать к брату. Слова Куруфина жгли ещё сильнее, чем хлыст Ульдора, и справедливость их оскорбляла и обескураживала. Значит, надежды нет и надеяться не на что: он будет молча подыхать тут — вернее, гнить заживо.
“Тогда уйди, — попросил он. — Мне больно на тебя смотреть”.
Но Курво не ушел. Его касания казались грубыми, хотя брат вряд ли старался специально унизить его: просто лечил, смазывая открытые раны и порезы чем-то едким. Заставил раздвинуть ноги, вытащил и брезгливо оглядел тряпку.
— Что это? — он отбросил ее и запустил ладонь между ног к заднему проходу, гладя его. Морьо скривился.
Куруфин вздохнул. Морьо и правда приходилось плохо, и он, Куруфин, понимал его желание умереть. Понимал — и не желал принимать.
— Мы выберемся. И тебе нужно дожить до этого момента целым. Нужны силы — вернуться домой. Мы можем пережить твоих хозяев — век смертных недолог, — терпеливо объяснял он, смазывая задний проход брата. — Или им надоест мучить тебя. Я попрошу тебя в подмастерья — скажу, что ты тоже неплохой мастер,получше смертных щенков. Там над тобой не будут измываться. А потом выберем подходящий момент и сбежим. Братья наверняка живы — мы соберёмся и пойдем на Врага, не размениваясь на вшивых смертных. Да, ты совершил ошибку — но ты пытался. Ты хороший правитель, Морьо, и ты вернёшься к своим верным, как вернулся Майтимо. Ты останешься лордом, несмотря ни на что. Ты считаешь отсутствие языка уродством? Ты сможешь отдавать приказы письменно и общаться осанвэ. Ты справишься, брат.
Морьо слушал утешения брата и слезы текли из глаз, горячие и жгучие, хотя он вовсе этого не хотел. Ему стало легче и он доверялся его движениям. Пожал его руку.
“Спасибо, Курво. Если бы не ты…”
Слова не слишком его обнадежили, — ясно, завтра над ним станут измываться снова, но брат напомнил, ради чего стоит жить и перетерпеть это.
Он встал перед братом на колени и обнял его ноги, прижимаясь. Кивнул.
Боль и усталость мешали распрямиться.
— Ну, что ты, — Курво похлопал его по плечам. — Встань.
“Не могу”.
— Мне надо идти, Морьо. Не забывай о долге и не падай духом.
Курво ушел к себе, Карантир, хромая, поднялся, чтобы лечь где-нибудь в сарае.
К утру ему и правда стало легче — настолько, что боль отпустила. От этого ожидание новой боли стало мучительнее. Где-то глубоко зарождался страх, что вот-вот начнется все сначала
Ульдор знал, что переход от боли к облегчению только усиливает пытку — поэтому и не мешал свиданию братьев. Даже самого стойкого подтачивало ожидание боли — куда хуже, чем сама боль.
Марид знал про его угрозу выкупить Куруфина — но он ни с кем не собирался делиться столь искусным мастером, напротив, даже хотел пообещать, что выкупит Морьо у Ульфланга, если бы не сомневался, что те согласятся. Следующим замыслом хитрого ювелира было показать Турко, каково приходится его брату, чтоб тот стал посговорчивее. Оставалось только выбрать время и пригрозить, что если он не смирит свой нрав, брата начнут пытать. С этими мыслями он и поднялся наверх, где держали Турко. Среброволосое его сокровище пришло в себя, но его кормили и поили насильно, не отвязывая, боялись, что эльф повредит себе.
Турко пытался отказываться от еды и кусался по возможности. Запястья были растерты в кровь — сын Феанора не оставлял попыток вырваться. Пытался растрясти изголовье кровати, вывернуть руку из ремней, выломать витиеватые украшения изголовья — все было напрасно. Марида встретил полным ненависти взглядом и невозмутимым выражением лица.
Ничего, сейчас он найдет способ убедить его отдаться себе спокойно, может, даже с охотой. И Марид посмотрел на Турко с некоторой грустью и в то же время затаенной надеждой, а потом вкрадчиво начал:
— Драгоценность моя, ты хочешь увидеть брата?
Турко не отвечал, не понимая языка, хотя начал смутно догадываться, что истерлинг что-то предлагает ему, и посмотрел настороженно и зло, не ожидая ничего доброго.
Его связали цепью и свели вниз, провели в соседний двор, и Марид велел позвать Морьо. Ювелир обратился к Ульдору, спрашивая, можно ли поразвлечься с его распутной девкой — так они называли теперь четвертого сына Феанаро.
Тот кивнул.
— Или, может быть, стражники захотят спустить в него все по очереди, — расхохотался он.
Перед Турко стоял Морьо — но каков был его вид! Избитый, еле похожий на себя, в кровавых коростах, обнаженный внизу до причинного места, он отвёл взгляд от брата.