— Вы не можете взять на душу грех убийства еще и этих людей, — заметил его тучный секретарь — здоровенный малый, обычно раболепный и сладкоголосый. Несмотря на малопривлекательную внешность, он обладал трезвым умом и несомненной политической дальновидностью. — Ну ладно, ураган: это все-таки была кара Божия, никто не вправе обвинять в этом вас. Но бросить столько людей умирать от голода исключительно из каприза — это уже совсем другое дело.
— Их величества отдали однозначный приказ: никто из Колумбов ни при каких обстоятельствах не должен ступить на остров.
— Но это не мешает вам просто посадить их на корабль и отправить в Испанию, — заметил секретарь. — В конце концов, Колумбов на Ямайке только трое. Все остальные — ваши соотечественники, которых вы должны уберечь любой ценой.
— Когда Мендес заявился ко мне в Харагуа, вы так не думали, — усмехнулся губернатор.
— Харагуа — это одно, а Санто-Доминго — совершенно другое, — уклончиво ответил секретарь. — Никто не стал бы возражать, пока все было шито-крыто, но сейчас, когда этот оглашенный начал вопить с амвона, все изменилось.
— Меня удивляет одно, — пробормотал явно расстроенный губернатор. — Откуда об этом узнал брат Бернардино? Доставьте сюда Диего Мендеса, и пусть он нам все объяснит.
— Он прибудет через несколько дней.
— Значит, и мы не будем торопиться. Адмиралу полезно посидеть на песочке и поучиться смирению. Вам ведь известно, что он мнит себя властелином Индий, почти столь же важной персоной, как их величества, которые и наградили его всеми этими титулами?
— Я слышал об этом, — уклончиво ответил толстяк. — Но по моему скромному мнению, целый год страданий, потеря четырех кораблей и пережитые унижения уже стали для него достаточной карой.
Овандо, впрочем, не разделял мнения секретаря. Будь его воля, он навсегда оставил бы вице-короля на берегу Ямайки. Однако он не мог не понимать, что дело и впрямь зашло слишком далеко, и если монархии не потребовали от него отчета о судьбе Бобадильи, то случай с адмиралом — совершенно иное дело.
Он беззастенчиво грозил Диего Мендесу самыми страшными карами за то, что тот посмел ослушаться его приказа никому больше не показывать письмо Колумба. В конце концов он разрешил ему снарядить за свой счет корабль для спасения потерпевших крушение моряков, дав при этом своему секретарю указание оповестить всех судовладельцев, чтобы ни один не смел предоставить Мендесу свой корабль под угрозой самых серьезных репрессий.
Губернатор понимал, что подобные действия подрывают его собственный престиж, но, как часто случается в подобных ситуациях, упорно не желал признавать собственных ошибок, сваливая всю вину на своевольное и неразумное вмешательство в политические дела брата Бернардино де Сигуэнсы.
— Я хочу, чтобы он немедленно покинул остров, — приказал губернатор. — Пока он не доставил мне еще больших неприятностей.
Но замурзанный францисканец наотрез отказался покидать остров. Теперь он снова превратился в прежнего зловонного брата Бернардино, поскольку не прикасался к воде и мылу с тех самых пор, как канарец заставил его искупаться в ручье в Харагуа. Теперь же некому было заставлять его мытья, и он снова благополучно зарастал грязью. Когда монаху сообщили, что губернатор приказывает ему вернуться в Испанию, он заявил, что у него имеется бумага о назначении его законным представителем Святой Инквизиции, и он подчинится приказу, только когда получит письменное уведомление об увольнении его с этого поста.
— Но это может затянуться на долгие месяцы! — воскликнул Овандо.
— И даже на годы, — заметил секретарь. — Когда Бобадилья имел глупость выбрать его на роль судебного дознавателя, он даже не подозревал, какую себе роет яму.
— Этот человек у всех словно прыщ на заднице, — посетовал губернатор. — Не встречал человека, кого бы так ненавидела Святая Инквизиция и кто бы так ловко этим пользовался. Можете считать меня последней обезьяной на острове, но он достаточно умен, чтобы захватить власть. Так что нам теперь делать?
— Ничего. И мой вам совет: оставьте его в покое. Потому что если он в один прекрасный день заявится сюда и предъявит бумаги о своем назначении, потребовав, чтобы нас арестовали, клянусь Богом, нас арестуют!
— Думаете, я могу поверить, что власть Инквизиции сильнее, чем власть Короны? — спросил Овандо, клокоча от гнева.