— Здесь тоже есть комары, — заметил Писарро. — И их ничуть не меньше.
— Это не те комары, что водятся на Твердой Земле, — пояснил Охеда. — Уж не знаю, почему, но я согласен с адмиралом: худшей пытки и не придумаешь. Кстати, как он сейчас выглядит? — обратился он к Кортесу.
— Кто, адмирал? — переспросил тот. — Совершенно опустошенным. Правда, я не знал его раньше, а потому не могу судить, насколько он изменился, но могу сказать, что этот корабль уже спустил грот и бизань и готов вот-вот бросить якорь.
— Пожалуй, не мешало бы мне его навестить, — пробормотал Охеда. — Мы много плавали вместе, и хотя мне так и не удалось растопить его ледяной панцирь, я всей душой им восхищаюсь.
— Не сомневаюсь, он был бы рад, если бы вы его навестили, — заметил Кортес. — Он сейчас так нуждается в друзьях.
— Не думаю, что он в ком-то нуждается, — ответил тот. — И сомневаюсь, что он будет так уж рад меня видеть. Я для него — что-то вроде зеркала, в котором он видит собственное отражение. Мы с ним — два неудачника, которые всего лишь пару лет назад бороздили моря, ощущая себя хозяевами мира. Мы стремились к недостижимым высотам, а в итоге оказались у разбитого корыта.
— Вы еще добьетесь всего, чего хотели! — убежденно заявил Писарро. — Дайте только срок.
— Сомневаюсь.
Алонсо де Охеда продолжал сомневаться до того самого дня, когда в таверну вошла истощенная женщина, больше похожая на оживший скелет. Она окинула присутствующих тревожным взглядом, присела у стола и усталым жестом попросила Писарро принести стакан лимонада. При этом она не переставала наблюдать за Охедой, строчащего пером по бумаге, и внимательно следила за каждым его движением. Наконец, она заговорила глухим низким голосом, идущим, казалось, из-под земли:
— Простите мою дерзость, кабальеро, но что сподвигло вас к написанию мемуаров?
— Я действительно пишу мемуары, — удивился Охеда. — Как вы догадались?
— Интуиция, — спокойно ответила она. — Ваша рука движется совсем не так, как если бы вы писали любовное письмо или деловые бумаги; время от времени она замирает, словно извлекая что-то из глубин памяти.
— Поздравляю! Несомненно, вы и в самом деле весьма проницательны.
— Таково мое ремесло, — ответил ходячий скелет, умеющий, казалось, читать мысли людей по их жестам. Позвольте представиться: Гертрудис Аведаньо, только что прибыла на этот остров.
— Гертрудис Аведаньо? — оживился Охеда. — Та самая знаменитая Гертрудис Аведаньо из Авилы?
— Да, та самая.
— И что вы делаете так далеко от Кастилии?
— Ищу новые горизонты. Однажды мне приснилось, что я пересекла море и оказалась там, где можно увидеть, как настоящее становится будущим, и вот я здесь.
— Странный повод для такого долгого путешествия.
— Возможно, кому-то это покажется странным, да и я сама не могу этого объяснить, — она улыбнулась жутковатой улыбкой, больше похожей на гримасу. — Однако я знаю: если я вижу подобные сны, то должна сделать их явью. Так вы позволите мне поближе рассмотреть ваши руки?
— Предупреждаю сразу, мне нечем вам заплатить, — ответил Охеда. — У меня нет даже ломаного гроша за душой. И к сожалению, в ближайшее время вряд ли что-то изменится.
— Я пересекла океан вовсе не для того, чтобы разбогатеть, — совершенно спокойно ответила женщина. — Я уже и так достаточно богата. Нет, моя мечта иного рода. Так вы позволите взглянуть?
Женщина встала и подошла к столу Охеды, а он растерянно взглянул на Писарро, словно прося у него совета, однако тот лишь скептически передернул плечами. В конце концов Охеда все же решился и протянул ей обе ладони.
Гертрудис Авенданьо, неугомонная уроженка Авилы, добившаяся международной известности как самая блистательная хиромантка своего времени, в чьей приемной терпеливо дожидались своей очереди знатнейшие аристократы и даже принцы, чтобы получить ответы на самые бредовые вопросы, в эту минуту казалась совершенно отстраненной, словно окружающий мир перестал для нее существовать — кроме этих двух рук. Наконец, послюнив палец, она попыталась оттереть чернильные пятна с ладоней Охеды, а потом вдруг застыла, как камень.
Охеда растерянно посмотрел на нее, затем покосился в сторону Писарро, сохраняющего благоговейное молчание. Если бы в эту минуту в таверну вошел посторонний, он был бы совершенно сбит с толку этой картиной.