— Вам, наверное, не известно, что ваша дочь Вера вчера сбежала с уроков?
— Ах! Как же так? Она нам ничего не сказала…
— Еще бы! У нее были основания не говорить…
Я прихлебывал чай и откусывал бутерброд, слушая, как родители клянутся «поговорить» с нерадивой дочерью.
— Да, это очень прискорбно, — грустно сочувствовал я, поспешно заглатывая кусок. — Вам придется завтра явиться в школу. К шести часам, для разговора с Ниной Харитоновной. До свидания!
— Да, да! В шесть часов, обязательно!..
Но я уже нажимал на рычаг и набирал следующий номер.
— Будьте добры, мне нужны родители Иры!
Молчание. А затем — рычащий бас:
— Чего-о?
— Э-э… Позовите, пожалуйста, родителей Иры.
— Ну! Я!
— Дело в том, что ваша дочь Ира вчера убежала с уроков.
— А-а?! Убегла, говоришь?
— Ага. Это очень серьезно. — Я отхлебнул глоток чаю.
— Без тебя знаю, что серьезно. Куда убегла-то?
— В кино. И теперь вас вызывает классрук, Нина Харитоновна. Завтра в шесть часов.
— Та-ак, Ирина! Поди сюда! — зыкнул папаша.
Я едва куском не подавился, трубка сама из рук вывалилась. Вот не знал, что у Ирки мрачный родитель…
Таким образом, я обзвонил всех, и, в общем-то, разговор везде получался одинаковый: «Ах, ах, убежала! Это очень плохо! Что же делать? Мы ее накажем. Придем, придем в шесть часов обязательно». И все в таком роде…
Тосю Хохлову я оставил напоследок. На закуску, так сказать. Сначала я сходил на кухню, налил себе еще стакан чаю, послаще, уселся поудобнее. Набираю.
— Позовите, пожалуйста, гражданку Хохлову.
— Да. Я. — Голос самоуверенный, как у дикторши.
— Я звоню по просьбе Нины Харитоновны. Случилось нечто ужасное. Понимаете, из ряда вон. Ваша дочь Тося нарушила дисциплину, убежала с уроков!
Сказал и жду. Прямо-таки не дышу, прислушиваюсь.
— Убежала?.. Вот и молодец. Правильно сделала. — В трубке звякнуло. Частые гудки.
Я оторопел. Вот это да! Вскочил. И про чай забыл сразу. Пришлось раза два обежать комнату, чтобы как-то в себя прийти.
Заглянул в зеркало — лицо красное. Хорош, нечего сказать! Дурак я, дурак! Тоськина-то мама сразу поняла, что разговор этот мне удовольствие доставляет. Отбрила на все сто! Получил? Так и надо!
Я разложил на столе учебники, развернул тетрадь. Но уроки не шли в голову, все время разговор с Тоськиной мамой вспоминался.
Чтобы отвлечься, начал зубрить роль судьи Ляпкина-Тяпкина. Послезавтра репетиция, а я еще и не принимался за роль.
— «Боже, боже!» — орал я как можно громче, чтобы заглушить неприятные воспоминания.
— «Боже! Вынеси благополучно, так вот коленки и ломает. Имею честь представиться: судья здешнего уездного суда, коллежский асессор Ляпкин-Тяпкин». Ну-ка, еще раз. «Боже, боже! Вынеси благополучно…» Забыл, как там?.. «Вынеси благополучно… Так вот коленки и ломает. Имею честь представиться. Коллежский…» Нет, не так.
В общем, коллежский дурак Горяев Андрей.
Надо сосредоточиться. Начну еще раз.
— «Боже, боже! Вынеси благополучно!» — Я наконец вошел в роль и взвыл так громко, что мама прибежала с кухни.
— Что случилось?
— Ничего. Роль учу… «Вынеси благополучно. Так вот коленки и ломает…»
— Ты потише, того и гляди, соседи прибегут!
Потом я готовил уроки. Делал это с особенным старанием. Как-то хотелось, чтобы все было в порядке, хотелось чувствовать себя поуверенней, что ли… Плохое дело, когда сидишь в классе и дрожишь — вот-вот спросят.
Впрочем, дело даже не в этом.
Честно говоря, захотелось снова зауважать себя. Что-то в последнее время расшаталось внутри, сам не пойму. Ни спокойствия, ни радости. Как заяц, прыгаю. А что со мной, и сам не понимаю.
Нет, все-таки я кошмарный тин…
Фигура школьника была совсем готова, осталось только выпилить. Я приготовился было заняться этим, но мама послала в гастроном за макаронами.
На улице падал снежок, было так чисто, бело. Меня обогнал дядька с раздутой авоськой. Из авоськи торчал рыбий хвост.
— Безобразие! — проворчал дядька. — Оставят и уйдут.
Тут я заметил, что у дверей гастронома привязан большой рыжий терьер. Пес покосился на дядьку и виновато отвернулся. Такой славный пес, морда почти прямоугольная, шерсть волнистая. Сидит смирно, ждет.
Нельзя не полюбоваться таким псом, и я остановился у витрины. Каждый, кто проходил мимо, обязательно отпускал какое-нибудь замечание.
— Привязали на самом ходу! Укусит, так будут знать!
— Развели собак, кому делать нечего!
Псу, видать, было неловко. Просто он не знал, куда и деться от стыда. И ногами-то он перебирал, и к самой стенке подвинулся. Поджался весь, чтобы поменьше быть, понезаметнее… А какая-то тетка еще и пожалела пса:
— Бедненький. Сидит, бедняжка.
Терьер покосился на нее голубыми выпуклыми белками и совсем к стенке отвернулся. По спине видно, что собаке стыдно и неловко и вообще лучше бы провалиться куда-нибудь…
А почему, собственно, пес «бедненький». Наоборот, сытый псина, ухоженный. Вон как шкура блестит, мытая да расчесанная. Ничего себе, бедненький!
Я прошел мимо, делал вид, что вовсе не гляжу на пса. Тут и хозяйка вышла, отвязала собаку. Надо было видеть, как терьер заспешил от магазина! Даже не обернулся ни разу…
В дверях я неожиданно столкнулся с Тосей. Она была в голубой короткой шубке и пушистой шапочке. Несла в сумке что-то съестное. Я отвернулся и хотел пройти незамеченным, но Тося дернула меня за рукав и потянула в магазин. Не очень-то удобно было стоять на посыпанном опилками полу и смотреть Тосе прямо в глаза.
— Знаешь, у Борисова ничего не получается, — сказала Тося.
— Что не получается? — я думал совсем о другом.
— Хлестаков. Мы сегодня с ним порепетировали немного. Прямо бегемот какой-то, а не Хлестаков. Решили роль передать тебе.
У меня отлегло от сердца. Я-то думал, она засмеет меня за тот звонок…
— Так я же Ляпкин-Тяпкин! — Это я только сказал так, а на самом деле готов был взять все роли, которые на меня навалят. Лишь бы все было хорошо.
— Ну и что же! А в другой картине, где нет Ляпкина-Тяпкина, ты сыграешь Хлестакова. Знаешь, сцена вранья! У тебя получится!
Я подозрительно покосился на нее, да нет, Тося говорила по-честному, без подвоха.
— Ну, что же. Я готов. Начну зубрить!
— Репетиция завтра! Не забудь! — Тося помахала рукой в пушистой варежке и ушла.
Домой я шел нарочно длинным путем, по тихому снежному переулку. Это чтобы петь без помех. Люблю петь, когда меня никто не слышит.
Оглянулся: никого нет. Набрал воздуху и заорал во все горло:
— «О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор-р-р… сумею искупить!» — Получилось мощно.
А что, если у меня вдруг появится голос?! Вот здорово! Стать бы оперным певцом! И я размечтался: театр кипит, все ребята в партере.
— Сидоров, сядь на место, успокойся, не вертись, — волнуется Нина Харитоновна.
Нарядные девчонки шепчутся, программки листают. Дирижер взмахнул рукой, и… В общем, я выхожу на сцену. Поступь важная, борода, кольчуга. Конечно, с мечом в руке.