За то время, пока я управлялся со стражей, Сирко навел на месяц разрозненные облака, вокруг наступила почти полная темнота. Минут через десять забравшиеся на стену запорожцы подали вниз веревки, по ним поднялись остальные, еще через несколько минут ауры моих подопечных одна за другой погасли, первая башня в наших руках. Меня и кошевого, перевязавшихся веревками, казаки подняли наверх, вместе пошли по стене к следующей башне, впереди наши лазутчики, тихо снимавшие редкие караулы татар. Перед башней остановились, я вновь принялся за обработку сознания ее обитателей, на этот раз у меня получилось легче и скорей. Так прошли все четыре башни, почти без особых беспокойств и сбоев, только перед последней башней чуть не упустили одного татарина, внезапно появившегося перед нами неизвестно откуда. Он не успеть поднять тревогу, нож нашего разведчика прервал зарождавшийся крик.
После взятия всех башен, выходящих на Днепр, казаки рассредоточились по ним, поставили на всех входах и стене свои посты и заслоны, гармаши (канониры) занялись орудиями. Через ворота вышли к лебедке, натягивающей цепь через реку, попытались опустить ее, но при первом же повороте раздался громкий скрежет, тут же прекратили. Поискали, чем же оборвать или перепилить крупную цепь, толщиной с руку, не поднимая шума, ничего подходящего не нашли. Пришлось все же воспользоваться лебедкой, только смазали ее маслом, найденном в привратной караулке. Издаваемый лебедкой шум вызвал беспокойство татар, к воротам прибежал их наряд, который пришлось с боем уничтожить, так и началась сеча с гарнизоном крепости. Казаки продержались два часа, пока чайки не прошли опасный участок, а потом взорвали все захваченные башни и злосчастную лебедку, убрались вверх по реке вслед своим судам. Татары преследовать не стали, ночью да в родных для запорожцев местах вступать в схватку бессмысленно, так во второй раз пришлось им испытать горечь обиды от казаков.
Когда мы нагнали наши суда, всеобщая радость захватила всех, последний бой заставил переволноваться. Теперь, когда все опасности позади, ликовали все, даже сдержанные ветераны, обнимались, хлопали друг друга по плечам. Досталось и мне похвал от старших товарищей, я таял от удовольствия, все же мое участие в бою было немалым. Остались на ночлег здесь же, в месте встречи, долго сидели у костров, вспоминая подробности приступа, захвата башен, последующего боя. Снялись с лагеря только после обеда, приготовленного с праздничным размахом, я тоже внес свою лепту печенной рыбой. Так, с жизнерадостным настроем, отправились дальше до близкого дома, казаки делились своими планами по возвращению в свои хутора или Сечь, как они будут гулять, приглашали друг друга в гости. Меня тоже звали, как мои бывшие пациенты, так и другие казаки, я им стал родным по духу, да еще со славой начинающего характерника, к коим запорожцы испытывали немалое почтение.
Вернулись мы в Сечу в конце июня, меньше чем через месяц с начала похода, встречал нас у причала весь казацкий люд, оставшийся в нашей твердыне. Среди них уже издали заметил своего наставника, высматривавшего меня на атаманской чайке, шедшей в строю первой. У меня в груди стало тепло от какой-то нежности к старому учителю, как только мы приблизились к пристани, стал кричать ему: Дядько Данила, я здесь!
Когда наставник нашел меня глазами, помахал ему руками, он в ответ тоже махнул, а затем снял папаху, покачал ею. После того, когда наше судно пришвартовалось к причалу и с него перебросили сходни, поспешил к нам навстречу. Первым ступил на берег атаман, обнялся с дядькой Данилой и другими стариками, за ним сошли сотник, ветераны, потом другие казаки, я с ними. Наставник обнял меня, поздравил с первым моим походом, задал вопросы о нем, но потом сам же перенес на позже, а сейчас повел к привязанным у причала на коновязи нашим лошадям. Я угостил своего гнедого переданной мне учителем морковкой, обнял его голову, соскучился по нему, а потом, прихватив свои мешки с приготовленными гостинцами, направился рысью вслед за дядькой Данилой в ставший родным мне дом.
Дома сразу занялся лошадьми, распряг, почистил им шерсть и гриву, дал попить прохладной воды из чана, убрался в денниках и навалил свежескошенной травы. Хлопоты с конями доставляли мне радость, чувство домашнего уюта и покоя, особенно после тревог и волнений на чужой стороне, крови и боли раненных. Все же я мирный по своей натуре человек, нет во мне авантюрной тяги к приключениям, схваткам и победам, вынужден заняться подобными подвигами по стечению обстоятельств. Как в одной песне, которую иногда напевал отец: Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути ...