Добирались до Аккермена почти двое суток, большую часть пути на веслах, переменный ветер зачастую не давал возможность пользоваться парусом. В отличие от настоящих парусных кораблей, способных идти под различным направлением ветра, даже отчасти встречным, наш прямой парус допускал только попутный курс. Произошла перемена в моем статусе, после удачной операции с раненым казаком атаман тут же причислил меня к лекарскому составу, на мне будет лечение всех трудных раненых и больных. Перевел Якова Самойловича на другой корабль, а его отсек передал мне, посчитал, что держать двоих лекарей на одном судне будет излишне, когда на большинстве чаек их нет.
На следующий день вылеченный мною казак, он назвался Степаном Мазурко, уже встал на ноги, я осмотрел его, энергетика в порядке, внешний вид пострадавшего участка тоже не вызывает беспокойства, отек исчез, остался только небольшой синяк. Да и сам больной ни на что не жаловался, с некоторым смущением, все же перед ним юнец, но от души поблагодарил меня за спасение, пригласил при оказии на свой хутор в Самарской паланке (округ в Запорожье с укрепленным центром - слободой), встретит как дорогого гостя. Степану за тридцать, обзавелся семьей, но продолжает состоять в товариществе, ходит в походы не первый раз. С удовольствием принял приглашение, такая признательность от взрослого казака стоит многого, не так уж часто этот суровый народ открывает свою душу малознакомым.
Сирко продолжил со мной уроки как с обычными для казака умениями и навыками, так и по своим особым знаниям характерника. Он учил чувствовать окружение с завязанными глазами, ориентируясь на слух и интуицию, движению в особом потоке энергии, назвал это состояние "выхору", что-то подобное дзэну в восточных боевых искусствах или берсерка. Учил также чувствовать живой мир, птицу в небе или морских зверей, состоянию "хара", от него и произошло само слово характерник, просветление, подключение высшего уровня - духа. Сирко задал мне, что я должен научиться входить в это состояние в любой обстановке, на скаку, под водой или в бою с противником. Все время в пути занимался с показанной кошевым техникой, вносил свои методы ее достижения, что-то стало получаться, пока только в пробах, до реальной практики надо еще много работать.
Подошли к Аккермену с запада, сделав полукруг, заходившее солнце слепит дозорных, так им труднее заметить нас. Стали на границе видимости, кошевой долго присматривался к крепости, а потом созвал старшин на совет. Они совещались с полчаса, а после разошлись по своим судам готовиться к штурму. Когда стемнело, атаман велел всем набирать в чайку воду, будем ее затапливать. Плотно закрыли все лари и рундуки, смазали уключины жиром, обмотали самопалы и пушки полотном, а после принялись кожаными мешками набирать морскую воду, пока борта почти не сравнялись с ее уровнем. Связки просмоленного камыша удерживали судно в таком положении, не давая полностью затонуть, придавая также устойчивость от боковой качки.
Тихо вставили весла в уключины и направились в гавань медленным ходом, потяжелевшие чайки не позволяли увеличить скорость, да и надо соблюдать скрытность, грести бесшумно. Почти в полной тишине, незаметные на колышушейся поверхности моря, чайки прошли вход в гавань мимо выступающих башен форта, часть судов повернули к нему, остальные продолжили путь к порту. Обошли стороной стоящие у причала торговые суда, тихо высадились на берег и разошлись в стороны. Все выполнялось молча, без каких-либо команд, по-видимому, заранее все согласовали. Меня и еще одного казака постарше атаман оставил на чайке, будем охранять от нападения, но предупредил, без крайней нужды не стрелять. Мы стояли у бортов по пояс в воде с самопалами наготове, всматривались в темноту, ожидая с напряжением выстрелов и сигналов тревоги, но все вокруг было тихо.
Где-то через минут двадцать у выхода из порта в город раздались крики, а после выстрелы, еще через минуту с других сторон также поднялся шум, все больше разрастаясь. Мы с напарником могли только гадать, что же происходит в крепости, но очевидно, что нападающие проникли в нее, сражение идет на улицах города. Еще через час прибежали несколько казаков, нагрузились порохом в бочках, запасом пуль и умчались обратно. На наши расспросы наскоро ответили, что бьют османов, идет горячий бой по всему городу. На рассвете вернулись первые наши товарищи, неся тюки с добычей, оставляли их на берегу под нашей охраной, уходили обратно, за ним другие, к обеду набралась целая гора трофеев. У меня непроизвольно возник вопрос, как же они вместятся в судно, да еще казаки собираются навестить еще и другие города, куда уж более!
Из рассказа радостно возбужденных казаков, вместе с нами сливавших воду из чайки, стала ясна картина штурма крепости и боя с упорно зашищавшими город османами. Группы наших лучших бойцов бесшумно убирали посты у ворот крепости, на башнях и стенах, за ними проникли остальные казаки, потом, когда поднялась тревога, в открытой схватке перебороли разрозненные отряды янычар, пользуясь внезапностью нападения. Османы не смогли вовремя собраться для отпора, да и двукратный перевес нападавших в численности сказался на исходе сражения. Кроме крепости и города наши бойцы сумели тихо захватить все суда, стоящие у причалов, среди них две военных галеры и десяток купеческих флейт, шайки и галиотов. Суда в гавани спешно ретировались в море, когда в городе поднялся шум боя, разбудивший всех в порту. Казаки не стали преследовать их, и без них добыча предостаточная.
Не обошлось без потерь с нашей стороны, мне уже с рассвета пришлось заняться вместе с другими лекарями ранеными казаками прямо на берегу, постелив им дерюги на голую землю. Кому-то я смог помочь, но двое померли во время операции, слишком сложные повреждения важных органов, не хватило моих способностей и опыта. Никто не укорял меня, даже тех раненых, которых я спас, их семеро, наши лекари посчитали безнадежными. Вымотался страшно, особенно много сил ушло на попытку реанимации самых трудных пациентов. Наверное, мне надо перейти к предварительной фильтрации пострадавших, начинать с более легких, тогда большему количеству смогу помочь. Сейчас же я начал с самых сложных, почти не подававших признаков жизни, все равно не смог спасти, после них едва хватило моих возможностей на других, поставил и их жизнь под угрозой.
Разграбление города продолжалось до самой ночи, добро возами свозили в порт, загружали на захваченные османские суда, туда же рассадили освобожденных рабов из христиан. Греческие, венецианские, бухарские и другие суда из разных стран отпустили с миром, предварительно забрав самые ценные товары как откупные. Купцы особо и не противились, рады и тому, что сами живы, да и суда при них, недобрая слава о запорожских разбойниках держит в страхе все черноморское побережье, до самого Стамбула. Хорошо потрясли городских купцов, реквизировали из складов их богатство, да и всю знать обнесли крупным побором, под угрозой лишения жизни они сами сдали золото, серебро, драгоценные камни и украшения. Все казаки высказывались о богатом на редкость хабаре, далеко не в каждом походе имеют настоль обильную добычу. С жителями, миром сдавшим свое имущество, обошлись без крови, оказавших сопротивление убивали, но их семьи не вырезали.
На ночном совете атаман со старшинами решили поход не продолжать, но на обратном пути взять Очаков, по протокам около него выйти в Днепр, не заходя в лиман, где нас наверняка ожидает усиленный флот осман. О таком плане нам сообщили утром, все казаки дружно поддержали его. Вышли в путь во второй половине дня, наш флот увеличился на две османские галеры и три купеческих галиота. Их экипажи, кроме галерных рабов, казаки перерезали сразу после захвата судов, в плен не стали брать. Вместо них перевели часть казаков, сведующих в морской навигации и управлении парусами, а также бывших рабов, среди них оказались моряки, и галерные гребцы. Сняли с них оковы, дали им со свободой нормальное питание и условия проживания. Сам кошевой обосновался на одной из военных галер, прихватил и меня, выделил мне под лекарскую большой кубрик с шестью нарами. Я расположился здесь вольготно, занял две лавки, одну для отдыха и сна, на другой принимал пациентов, остальные нары пустил на лазарет, для лежачих больных.