В сеньории раннего средневековья мансы одной и той же категории — то ли потому, что неравенство было изначальным, то ли потому, что оно было уже результатом упадка данного учреждения, — иногда, как мы знаем, сильно различались между собой. Хозяйство колона Бадилона (Badilo), в Тиэ (Thiais), состояло в качестве свободного манса приблизительно из 16–17 га пашен, около 38 аров виноградника и 34 аров лугов. Доон (Doon) и Деманш (Démanche) (первый — со своей сестрой, второй — с женой и сыном) — также колоны и совладельцы одного свободного манса — объединяются вместе для обработки пашни размером чуть побольше 3 га, 38 аров виноградника и 10–11 аров луга. Можно ли Думать, что Бадилон и его соседи чувствовали себя стоящими на одной и той же ступени социальной лестницы? Что касается различных категорий мантов, то их неравенство — явление нормальное. Рабский манс вполне может находиться в руках лица (например, колона), обладающего такими же правами, как и владелец смежного свободного манса, тем не менее его манс, как правило, меньше по размерам. Наконец, крестьяне, участки которых не достигли размеров маиса (владельцы гостиз или accolae, бывшие чаще всего просто поселенцами, которых терпели на расчищенной ими земле), принадлежали в большинстве к еще более низкому слою.
Разложение мансов, благоприятствуя дроблению держаний, еще более усилило эти контрасты. Нам редко удается выяснить крестьянские имущества в средние века. Однако некоторые документы позволяют осуществить хоть изредка такое исследование. В 1170 году в трех сеньориях в Гатинэ была наложена на держания талья, конечно в соответствии с их стоимостью:- взносы бьвди размером от 2 до 48 денье. Королевские сервы шателлении Пьерфон (Pierrefonds) уплачивали при Людовике Святом за свое освобождение пять процентов стоимости своего имущества. Стоимость последнего была различной — от 1 до 1920 ливров. По правде говоря, самые богатые из этих людей не были, конечно, сельскими жителями. Но даже среди мелких и средних имуществ, принадлежавших преимущественно крестьянам, колебания были весьма значительны; в целом больше двух третей этих имуществ не достигали 20 ливров, в то время как одна седьмая превышала 40 ливров{161}.
В течение веков в основе различия между крестьянами лежали главным образом, два принципа: первый принцип — достоинство и влияние (служба у сеньора); второй — преимущественно экономический (наличие или отсутствие тяглового скота).
В средневековой сеньории господин имел своего представителя, управлявшего от его имени. В зависимости от места этого управителя называли прево, мэр, бальи или судья (в Лимузене). Ничто в его личном статусе не возвышало его над подчиненными ему людьми. Иногда его юридическое положение было даже более низким, чем тех жителей, которые сохранили свою «свободу», ибо часто он был из сервов. Крепость этой связи казалась вначале гарантией хорошего поведения. Но его должность обеспечивала ему большие выгоды, законные или незаконные; она давала ему прежде всего тот ни с чем не сравнимый престиж, который во все времена, а особенно в эпоху жестоких нравов и грубых чувств, был связан с правом командовать людьми. В своей скромной сфере он был начальником, а при случае и военным главой. Разве не принимал он на себя руководство деревенским ополчением в случае опасности или вендетты? Иногда, несмотря на строгие запрещения, он позволял себе носить меч и копье. В исключительных случаях его посвящали в рыцари. Благо-, даря своему влиянию, богатству и образу жизни он отличался от презренной толпы мужланов. Этот маленький мирок сеньориальных сержантов, изрядно беспокойный и тиранический, но иногда честно выполнявший свои обязанности, с ранних пор обладал тем цементом, который, в сущности, необходим для всякого прочно сложившегося класса, — правом наследования. На практике, несмотря на старания опасавшихся за свою власть сеньоров, эта должность, как и связанное с ней держание (fief), переходила от отца к сыну. В XII и XIII веках — мы знаем это благодаря договорам об обмене сервами — сыновья и дочери мэров разных сеньорий женились и выходили замуж преимущественно в своей среде. Стремление жениться на девушке из своей среды является самым убедительным доказательством того, что эта прослойка, с социальной точки зрения, находилась на пути превращения в класс.
Однако это был класс эфемерный, которому во Франции всегда не хватало определенного освящения в виде особого юридического статуса. В Германии ему было отведено особое место, внизу дворянской лестницы; дело в том, что социальная иерархия в Германии уже начиная с XIII века имела множество ступеней. Французское общество также было организовано иерархически, но более просто. Дворянство, притом очень сильное, сформировалось здесь также в XIII веке, но его низшие ступени не получили официального оформления. Многие сержанты, достигнув наследственного рыцарства, смешивались с сельским дворянством. Чаще всего они отказывались одновременно от своих должностей, которые выкупали сеньоры, не очень-то стремившиеся сохранить управляющих, ставших весьма непокорными. Эти прежние деревенские деспоты так сильно возвысились над крестьянским коллективом, что совершенно утратили с ним всякие связи. Но другие, менее удачливые или менее ловкие, не достигли таких высот. Уменьшение домена, упадок политической власти сеньора, сдача им на откуп своих доходов (которая входила у сеньора в привычку), наконец, его недоверие — все это делало их функции все менее и менее важными. По своему образу жизни и общественному положению они стали отныне всего лишь богатыми вилланами, не больше. Столь влиятельный в XI и XII веках класс сержантов исчезает в XIII веке в результате своего рода распада. Общество кристаллизовалось: нужно было быть или дворянином, или крестьянином.