Оставим в стороне, если угодно, некоторые побудительные мотивы оппозиции, хотя они имели подчас большое значение. Некоторые дворяне опасались, что новые изгороди повредят их охоте, составлявшей удовольствие и гордость их класса. Разве не по этой причине егери его величества запрещали огораживания на землях, зависевших от королевских егермейстерств? Многие администраторы и особенно судейские чиновники испытывали уважение к старым правам, к «этому виду собственности, принадлежащему общинам», как говорил об обязательном выпасе генеральный прокурор Парижа. Экономисты, не желавшие видеть в собственности ничего, кроме ее частного характера, были по-своему революционерами. Большое число лиц, часто из тех же самых кругов, боялось всякого потрясения, которое, затрагивая установившийся порядок, могло бы пошатнуть все социальное здание и особенно те сеньориальные привилегии, которые самые смелые из агрономов охотно осуждали наряду с коллективными сервитутами. Наконец, просто-напросто культ самой традиции. Эта власть привычки, которая противодействовала одновременно и техническим новшествам, и реформам земельного права, но была присуща всем слоям населения. Питаемая неудачами некоторых скорее восторженных, чем умелых новаторов, она вызывала отвращение у многих богатых и относительно образованных лиц (таковы сеньоры из парламента Нанси, высмеивающие предвзятые агрономические мнения интенданта Ла Галезьера). Но нигде эта власть привычки не была более распространенной и сильной, чем в крестьянских массах, где она сливалась со смутным сознанием тех опасностей, которыми угрожал мелкому люду агротехнический переворот.
Если даже рассматривать этот процесс несколько упрощенно, что отчасти искажает живую реальность, и подходить к нему с точки зрения элементарных интересов, надо сказать, что преобразования в технике и законах повсюду по-разному затрагивали различные классы, которые прямо или косвенно жили за счет земли. Ярко выраженные местные различия еще более усиливали эти контрасты. Конечно, классы не всегда ясно представляли себе свое экономическое положение; даже их контуры были иногда неопределенными. Но как раз этот переворот и привел к усилению и прояснению у них чувства неизбежного антагонизма и, следовательно, к самоосознанию. Он дал представителям этих классов возможность сговориться о их действиях (сеньорам — на провинциальных штатах или в парламентах, крестьянам всех слоев — в общинных собраниях), пока политическая революция 1789 года не представила им случай выразить в наказах свои пожелания, в которых часто звучат отголоски споров предшествующих лет.
Что касается отмены коллективных сервитутов и, тем более, уничтожения паров, что грозило уменьшением пастбищ, то позиция батраков, к которым нужно присоединить мелких земледельцев, постоянно находившихся под угрозой превращения в пролетариев, не вызывала никаких сомнений. Не имея земли или имея ее незначительное количество, привыкшие обрабатывать изо дня в день свои клочки, слишком мало образованные, чтобы приспособиться к новым методам, и слишком бедные, чтобы пытаться ввести улучшения, неизбежно требовавшие некоторых, хотя бы самых малых капиталовложений, — они совершенно не были заинтересованы в этой невыгодной для них реформе. Больше того, они имели все основания опасаться ее, ибо большинство из них имело несколько голов скота, который они могли пасти только на общинных угодьях и на подчиненных общему выпасу сжатых полях. Разумеется, правила, регламентировавшие выпас, устанавливали обычно долю каждого жителя пропорционально размерам его недвижимости, следовательно, давали преимущества богатым. Но либо сами эти правила, либо простая снисходительность, которую агрономы охотно рассматривали как узурпацию{196}, почти всегда давали возможность бедняку, даже если он не владел и пядью земли, посылать на поля несколько голов рогатого скота. Лишенные этой помощи, эти обездоленные люди были обречены или умереть с голоду, или же попасть в еще более тесную зависимость от зажиточных крестьян или крупных собственников. Могли ли они не понимать этого? Единодушные в своем сопротивлении, они повсюду создавали боевые крестьянские отряды, враждебные как усовершенствованиям, которые пытались провести отдельные собственники, так и самим эдиктам об огораживаниях. Их руку можно узнать во всех разрушениях изгородей, которые были выражением общественного недовольства, вызванного в Оверни и Эльзасе начинаниями отдельных лиц, а в Эно, Лотарингии и Шампани — законодательством.