Именно благодаря противодействию своим врагам маленький деревенский коллектив не только обрел более прочное самосознание, но постепенно заставил и все общество признать свою волю к жизни.
Он достиг этого прежде всего путем противодействия своим господам, зачастую с помощью насилия. «Сколь часто сервы убивали своих сеньоров и жгли их замки!» — восклицал в XIII веке один проповедник{138}. Фламандские «рабы», о чьих «заговорах» говорит картулярий 821 года; нормандские мужики, истребленные около 1000 года герцогским войском; крестьяне из Сенонэ (Sénonais), выбравшие себе в 1315 году своих короля и папу; жаки и тюшены во время Столетней войны; лиги Дофинэ, разгромленные в 1580 году при Муаране (Moirans); перигорские tards avisés при Генрихе IV; бретонские кроканы, повешенные «добрым герцогом» Шон (de Chaulnes); поджигатели замков и сеньориальных архивов в бурное лето 1789 года — все это (а многое я опускаю) звенья одной длинной трагической цепи. Последний эпизод драмы — беспорядки 1789 года — изумленный и шокированный Тэн объявил «стихийной анархией». Во всяком случае это была старая анархия! То, что казалось плохо осведомленному философу новым скандалом, было не чем иным, как повторением традиционного и издавна хронического явления. Традиционны и черты восстания, почти всегда одинаковые: мистические грезы; примитивная, но сильная идея евангельского равенства, которая тревожила умы обездоленных и до Реформации. Их требования представляли собой смесь ясных и зачастую далеко идущих требований со множеством мелких жалоб и иногда забавных проектов реформ (например, бретонский «Крестьянский кодекс» 1675 года требовал уничтожения десятины, предлагая заменить ее фиксированным жалованьем кюре, он требовал также ограничения охотничьих и баналитетных прав и наряду с этим, чтобы табак, покупаемый на деньги, получаемые в результате сбора налогов, распределялся отныне во время обедни вместе с освященным хлебом «для удовольствия прихожан»)
{139}; наконец, во главе этих «твердолобых» крестьян, как говорится в старых текстах, во главе этого «не желающего подчиняться сеньории» народа, о котором говорит нам Алэн Шартье, почти всегда стоят те или иные деревенские священники, зачастую такие же или почти такие же несчастные, как и их прихожане, но более способные, чем последние, рассматривать- их невзгоды под углом зрения общего зла — словом, готовые играть по отношению к страдающим массам ту роль фермента, которая во все времена принадлежала интеллигентам. По правде говоря, это столь же европейские, сколь и французские черты. Социальный строй характеризуется не только своей внутренней структурой, но также вызываемыми ею реакциями; система, основанная на господстве, допускает в некоторые моменты искреннее осуществление обязанности взаимной помощи, а в другое время — жестокие проявления враждебности с обеих сторон. Глазам историка, обязанного лишь отмечать и объяснять связи явлений, сельское восстание представляется столь же неотделимым от сеньориального порядка, как например забастовка от крупного капиталистического предприятия. Почти всегда обреченные на поражение и на неизбежный разгром, крупные восстания по самой своей сущности были слишком неорганичными явлениями, чтобы создать что-либо прочное. Та терпеливая и скрытая борьба, которую упорно продолжали вести сельские общины, была гораздо более созидательной, чем эти минутные вспышки. Одно из самых больших желаний крестьян в средние века состояло в том, чтобы организовать крепкую деревенскую группу и заставить признать ее существование. Иногда это удавалось достигнуть окольным путем с помощью религиозного учреждения. Сеньор (точнее, один из сеньоров) становился господином прихода, территория которого либо совпадала с территорией какой-либо общины, либо охватывала сразу много округов. Сеньор назначал кюре (или предлагал епископу его кандидатуру) и присваивал себе не одну из тех повинностей, которые предназначались для обеспечения культа. Но именно потому, что он больше заботился об извлечении выгоды из этих прав, нежели об их истинном назначении, прихожане часто были вынуждены исполнять те обязанности, которыми он пренебрегал, особенно заботу о церкви. Разве это единственное обширное и прочно построенное здание, возвышавшееся среди хижин, не служило в одно и то же время и божьим и народным домом? Там происходили собрания, на которых обсуждались общие дела (если только крестьяне не довольствовались для этой цели тенью от молодого вяза на перекрестке или просто-напросто кладбищенскими лужайками); иногда к большому возмущению церковных авторитетов там хранили весь излишек урожая, там находили убежище и даже оборонялись в случае опасности.