— Нет, не хочется.
— Значит, я один такой… Серьезно, сижу и думаю: хорошо бы пройтись босиком по селу! — Учитель говорил искренне. — Ах, славно бы! А вот не пройдешь… Фигушки!
— Да… — неопределенно протянул Анатолий. Подобрал у ног камешек, хотел бросить в воду, но вспомнил, что учитель удит, покидал камешек на ладони и положил на место. И еще сказал непонятно: — Так-так-так…
— Слушайте, — заговорил учитель горячо и серьезно, — а давайте скинем туфли, рубашки и пройдемся! Какого черта! Вместе. Я один так и не осмелюсь… Будем говорить о чем-нибудь, ни на кого не будем обращать внимания. А вы даже можете в шляпе!
Анатолий, играя скулами, встал.
— Я предлагаю тогда уж и штаны снять. А то — жарко.
— Ну-ну, не поняли вы меня.
— Все понятно, дорогой товарищ, все понятно. Продолжайте думать… в таком же направлении.
Анатолий пошел вразвалочку по бережку… Отошел метров пять, снял шляпу, зачерпнул ею воды, напился… Отряхнул шляпу, надел опять на голову и пошагал дальше. На учителя не оглянулся. Пропел деланно беспечно:
Помолчал и сказал:
— В гробу я вас всех видел. В белых тапочках.
Петя
Двухэтажная гостиница городка «Н» хлопает дверьми, громко разговаривает, скрипит панцирными сетками кроватей, обильно пьет пиво…
Воскресенье. Делать нечего, я сижу спиной к дверям, к разговорам гостиничным и наблюдаю за Петей. Он живет напротив, в длинном, низком строении; окно моего номера выходит к нему во двор.
Петя — маленький, толстенький, грудь колесом, ушки топориком, нижняя челюсть — вперед… Это, конечно, хозяин. Я за ним дня три уже наблюдаю.
Сегодня Петя вышел часов в десять — отоспался — свеженький, теплый… С ходу неловко присел несколько раз, помахал руками, крякнул, потом протяжно зевнул и пошел умываться к рукомойнику. Умывался долго, фыркал, крутил пальцами в ушах, хлопал ладошками себя по загривку… Возможно, Петя в глубине души считает, что когда он стоит вот так — в наклон, раскорячив ноги, и крутит пальцами в ушах, — возможно, он считает, что на спине его в это время вспухают и перекатываются под кожей бугры мышц. Бугров нету, есть добрый слой жира, и он слегка шевелится. Петя любит свое конопатое тело: в субботу и в воскресенье до обеда он ходит по двору голый по пояс. И все поглаживает себя, похлопывает — все бьет каких-то невидимых мошек, комариков и разглядывает их. А то вдруг — ни с того ни с сего — шлепнет ладонью по груди и потом долго потирает грудь.
— Лялька, полотенец! — кричит Петя, кончив плескаться.
Лялька — жена Пети. Она выше его, сухая… Громко, показушно уважает мужа.
— Слышь?!
— Оу?!
— Полотенец!
— Несу-у!
Петя, растопырив руки в ожидании, прохаживается вдоль высокой поленницы дров. Ходит он враскорячку. Мне кажется, это у него — благоприобретенное, эта раскорячка. Подражает кому-то.
Лялька вынесла полотенце.
— Какую сорочку приготовить? Голубую или беленькую? — Лялька, фиксатая притвора, успевает зыркнуть глазами туда-сюда. — Я предлагаю голубенькую…
Петя не спеша вытирает руки, плечи… И думает.
— Голубую.
— Правильно. Она тебя молодит… — И опять глазами — зырк-зырк. О, эта Лялька видала виды.
Петя вытирает лицо; Лялька стоит рядом, ждет. А у Пети-то пузцо! Молодое, кругленькое — этакая аккуратная мозоль. Петя демонстративно свесил пузцо с ремня — пусть все видят, что человек живет в довольстве.
— Какие запоночки дать: с янтаря или серебрушки? — озабочена Лялька.
Петя опять некоторое время думает.
— С янтаря.
Лялька взяла полотенце, вытерла со спины мужа какие-то видимые только ей капельки и ушла в дом. По обрывкам разговоров я еще раньше понял, что Лялька — буфетчица. Я только не понял, зачем ей надо, чтоб все видели, как она уважает мужа, ценит. Петя, как я догадываюсь, какой-то складской работник. Что тут: сокрытие какого-то ее греха? Игра в подкидного дурака?.. Не знаю, но демонстрирует она это свое уважение так, что в нос шибает.
— Петя! — кричит она, высовываясь из окна. — Галстук будешь одевать? А то я его поглажу…
Петя опять в затруднении.
— Та-а… не надо, — говорит он.
— А почему? Он же тебе очень идет.
— Гладь.
— Какой, красный?
— Красный.
Лялька уходит гладить красный галстук.
Петя по не забытой еще крестьянской привычке трогает штакетник, шатает. Кое-где поослабло. Петя останавливается и думает, глядя на штакетник, поглаживая себя правой рукой — от плеча к груди.