— Петь!.. — Лялька опять в окне. — Ты помнишь, как эта… вокруг тебя увивалась-то? «Петя, давайте я вам холодцу положу! Петя, вы летку-енку танцуете?» Лярва…
Петя, возможно, забыл, когда и кто вокруг него увивался, но ему приятно, что — увивались.
— Она сегодня опять будет. Смотри, не сули ей ничего! Ей шиферу надо, лярве.
Петя провел толстой, короткой ладонью по волосам.
— Ты про кого?
— А эта… не знаю, как ее фамилия, знакомая Колмаковых. Все летку-енку-то танцует…
— А-а, — вспомнил Петя. — А чего она хочет?
— Шиферу.
— А в нос не хочет? — Петя смеется молча, весь: подрагивает животик, подбородок, загривок — напряженно лоснится и дрожит.
Лялька смеется, как сухие бобы по полу сыплет, — мелко, часто и не смешно.
Отсмеялась и еще раз напоминает:
— Не сули, смотри, ничего. А то ты, выпимши, слабый…
— Я-то слабый? — Пете слегка не понравилось, что он бывает слабый.
— А у Маковкиных-то в прошлом году — помнишь? — Лялька опять просыпает горсть бобов — смеется. — Отливали-то…
— Та-а…
— Не сули ей никакого шиферу! А то она сама же разнесет потом: «Мне Петя шиферу посулил!»
— Да ну, что я?..
Петя сходил в сарайчик, принес гвозди, молоток. Не спеша прибил штакетины. Постоял, поиграл молотком, — видно, разохотился поработать, решает, что бы еще прибить.
А Лялька то и дело высовывается из окна.
— Петь, ты помнишь, я тебе пластинку на день рождения дарила? Там еще «Очи черные» были…
— А что?
— Где она?
— Не знаю. А что?
— Хочу взять ее. Может, споем. Чтоб она заткнулась со своей леткой…
— Нет, «Очи» нам не потянуть.
— Подпоем! Я вытяну.
— Не знаю… Там где-нибудь.
Петя подошел к крыльцу, постучал молоточком.
— Нашла! Петь!..
— А?
— Нашла! Она сегодня заткнется… Я плечами трясти умею. Ты не видал?
— Нет.
— Счас… — Лялька на минуту исчезла… И вновь появилась — в цветастой шали, наброшенной на плечи. — Смотри! — и стала трясти плечами по-цыгански. Тощая грудь ее тоже затряслась — туда-сюда. Смотреть неприятно.
— Не вывихни кости-то, — сказал он. И поколебал животом — посмеялся.
— Получается? Петь…
— Получается.
Я так думаю, живет в Пете тоска по крупной, крепкой бабе. Но крепкие — не так суетливы и угодливы, отсюда этот странный союз. Лялька ублажает Петю, в этом все дело. Петя, этот сгусток неизработанных мышц и сала, явно болен ленивым каким-то, анемичным честолюбием… Впрочем, я гадаю. Много я тут не понимаю.
— Петя!..
— Ну?
— Тебе воды погреть — бриться?
Петя потрогал подбородок…
— Погрей.
— Погорячей сделать?
— Ну, так, чтоб терпеть можно. Ты помнишь Михеева?
— Какого Михеева?
— Из потребсоюза — Михеев… Я ему еще обсадных труб тридцать пять метров доставал… С шампанским как-то приходил, ты еще шампанским-то подавилась, мы хохотали долго…
— А-а, Михеев! Лысый такой?
— Ну. В пятницу звоню ему: мне надо было два гарнитура достать одному там — помоги, мол. Нет, говорит, у нас, говорит, ревизия недавно была… Поросенок. Ну ладно, думаю себе, я те сделаю в следующий раз, приткнешься.
Лялька прямо взвилась. Чуть из окна не вывалилась.
— Ты вот какой-то… Петя, ты пошто такой есть-то? Неужель ты людей не знаешь? Они вот пронюхали твою доброту и пользуются, и пользуются… Сволочи! Ты будь маленько… это… Ты уж какой-то очень добрый. И для всех ты готов все достать, все сделать… В лепешку готов расшибиться! А они потом нос воротют, сволочи. Ты думаешь, ты им в добро войдешь? На-ка!..
Петя принахмурился, отвернул голову… Вроде виноват. Виноват: добр без меры, без разбора. Глупо добр, а людишки этим пользуются. Вроде он все понимает, но…
— И обо всех у тебя душа болит, обо всех! Об себе только не болит. На кой они тебе черт нужны? Гляди-ка, ночи мужик не спит — думает, думает!.. — Лялька поддала в голосе — это тем, кто во дворе, кто может слышать. — Весь прямо извелся, извелся мужик, а они… Гляди-ка чё есть-то!..
Эта сельская пара давно уж не смущается здесь, в большом муравейнике, освоилась. Однако прихватили они с собой не самое лучшее, нет. Обидно. Стыдно. И злость берет.
Часам к трем Лялька и Петя выплывают из квартиры — пошли в гости.
Бывает так, что человек — вставлен в костюм, и костюм идет по улице самостоятельно, человек только помогает ему передвигаться. С Петей не так. Петя идет сам — медленно, враскорячку — костюм удивительным образом подчеркивает то, что Петя не хочет скрывать: пузцо, смеющийся загривок и громадное удовлетворение. Покой.