– Так-так. Руководство беру на себя! – Корбут встал и подошел к массивному сейфу в углу кабинета. – Где они?
– В карантинном блоке. Я боялся, что парни могли принести с поверхности какую-нибудь заразу, и отдал распоряжение сразу их изолировать.
– Ну и молодец!
Михаил Андреевич отпер сейф, погрузил руку в его недра, отыскал там пластиковую бутылку, пошевелил губами, читая надпись на бумажной этикетке, встряхнул бутылку и сунул в карман халата.
– Изоляция – это правильно. Мы их вылечим. А первый осмотр я проведу лично. В лаборатории. Кстати, Тельманчик, их кто-нибудь видел?
– Только я, ну и часовые на блокпосту.
– И это правильно. Случай-то рядовой. Паника и всякие там домыслы-разговорчики нам ни к чему. Встретимся у лаборатории. Да. И прихвати с собой этих часовых. Пусть их сменят. Мое личное распоряжение. Ну не самим же таскать контейнеры и садиться за рычаги! Мы – ученые. Не царское это дело. Правильно я мыслю, товарищ Ахунов?
– Так точно, товарищ Корбут. Едем… К Обжоре?
– Михаил Андреевич. Просто Михаил Андреевич. Мы ведь коллеги. Я бы даже сказал – друзья. Тебе никто не говорил, что ты похож на Окуджаву?
– Гм… Никто.
– Так я говорю. Тебе бы гитару в руки. Ладно. Шутки в сторону. Как говорил папаша Кальтенбруннер: очень много дел и очень мало людей. М-да. Людей мало. Да, Тельман, к Обжоре. Не терплю мусора.
Корбут и Ахунов вышли на платформу и двинулись каждый в свою сторону. Если Тельман сразу затерялся среди людей в форме цвета хаки, то Михаил Андреевич выглядел как ледокол, уверенно разрубающий айсберги.
Часовые в фуражках с синими верхами и малиновыми околышами отдавали честь седому человеку в белом халате. Представители высшего офицерского состава, которых можно было узнать по дорогому, генеральскому сукну форменных кителей, останавливались, чтобы подобострастно кивнуть доктору Смерть.
Корбут прошел через усиленный блокпост, на котором за двойным рядом мешков с песком, у крупнокалиберного пулемета, установленного на массивной платформе-треноге, следили за обстановкой на станции пятеро рослых молодцев.
Михаил Андреевич мельком взглянул на новую кумачовую растяжку, нависавшую над путями. Прочел очередное бессмертное высказывание генсека Москвина, хмыкнул и направился к стальной двери.
Она запиралась лишь на наружный засов и вела в личную комнату профессора. Большой нужды в замках здесь не было. Во-первых, хватало охраны. Во-вторых, Корбут не держал в своем жилище ничего, что относилось бы к его профессиональной деятельности.
Обстановка здесь была вполне спартанской: простой деревянный стол, узкая кровать, застеленная синим байковым одеялом, видавший виды платяной шкаф.
Не вписывалось в общую картину только глубокое кресло с почти новой кожаной обивкой и подлокотниками из карельской березы. Личный подарок генерального секретаря, доставленный бесстрашными сталкерами из развалин какого-то музея.
Поначалу кресло категорически не понравилось Михаилу Андреевичу. Потом он к нему привык, а затем и полюбил. Пусть чересчур помпезно, зато как удобно!
Профессор сел в кресло, чиркнул спичкой и поджег фитиль, плавающий в глиняной, наполненный машинным маслом плошке.
Экономика должна быть экономной. Товарищ Москвин приписывал это высказывание себе. Бессовестно плагиатил, но суть от этого не менялась.
Корбут нюхал вонючие продукты горения, показывая всем остальным, что даже светила медицины готовы терпеть лишения во имя торжества коммунистических идей. С учетом того, что большую часть времени он проводил в рабочем кабинете и светлой, отлично проветриваемой лаборатории, подавать пример аскетизма было проще простого.
Профессор придвинул к себе портрет сына Чеслава, дослужившегося до коменданта специального концлагеря для инакомыслящих отбросов общества.
– Мы на волоске, сынок. Одному тебе я могу в этом признаться. Мы на волоске.
Показная бравада Михаила Андреевича себя изживала. Часики тикали. Терпение генсека иссякало.
Корбут никому не говорил о том, что задание коммунистической партии по созданию генетически модифицированных суперсолдат на грани срыва. Не признавался, что опыты его зашли в тупик, а человеческий материал, щедро поставляемый спецслужбами, израсходован впустую.
Последней его надеждой был химикат, который производился до Катаклизма на заводе в Щелково. И вот требуемый ингредиент доставлен. Но какой ценой! Семь из двадцати. Москвин никогда не простит ему таких потерь. Потребует результат. Если не получит его – свернет опыты, закроет лабораторию и лично намажет своему любимцу профессору лоб зеленкой. Повторит ошибку Гитлера, не уделившего должного внимания созданию атомной бомбы.