И дальше:
Однако смело! – всякий раз, когда ей на ум приходили эти строки, удивлялась Мария Павловна. Так и хотелось спросить: а что же ты хочешь, дорогая? Ведь это тебе не родная Москва, не Санкт-Петербург, не Самара, не Нижний… Скажи спасибо, что тебя здесь приютили и не дали умереть с голоду. Так что нечего плевать в колодец, из которого сама же пьешь воду. А впрочем, если перефразировать классика, душой поэта не понять, аршином общим не измерить…
Ну вот и ее потянуло на рифму. Хотя по идее давно уж пора забыться в прозе. Через год ей исполнится пятьдесят, а это уже начало конца. Как все-таки быстро пролетело время. А давно ли они с ее Владимиром Ивановичем?.. Впрочем, что вспоминать! Что было, то прошло. Нет у них уже ни молодости, ни родины, ни денег – ничего. Вот так же незаметно пролетит жизнь и у их детей. Впрочем, к этому надо философски относиться. Главное, не думать, что с тобой будет завтра, а жить сегодняшним днем. Те, кто жили думами о завтрашнем дне, давно уже почили в бозе или сошли с ума. Короче, надо взять свою волю в кулак и смириться с судьбой.
«А дочь пусть лучше споет на празднике, а мы ее послушаем», – подумала Гридасова. Решили, что они всей семьей пойдут отмечать Новый год к молодым монархистам. Владимир Иванович по этому случаю даже речь готовил. Покойного императора будет славить, говорить о потерянном отечестве… А надо ли в такой праздник грусть наводить? И без того тревожно. Можно сказать, земля из-под ног уходит. Глядишь, завтра и здесь большевики объявят свою власть. А не они, так японцы придут. И тоже ничего хорошего. Что там у них на уме?..
Что касается Петра, то они с товарищами уже придумали, с каким номером выступят на праздничном концерте. Об этом не надо было даже рассказывать домашним, потому что с некоторых пор, запершись у себя в комнате, Петруша во весь голос распевал:
– Слышишь, мам? Петенька-то наш репетирует, – в очередной раз заслышав пение брата, не без иронии сказала Лиза матери. – Получается, будут одни песни…
Мария Павловна пожала худенькими плечами. Несмотря на свой возраст, она выглядела достаточно молодо, поэтому порой их с Лизой принимали чуть ли не за сестер. Это ей импонировало, и она тщательно следила за собой. Одевалась по последней моде, пользовалась французской косметикой, только никак не решалась остричь свои роскошные длинные волосы, которые завязывала на затылке в узел. Дочь говорила ей, что это не модно, что это прошлый век, а ей все кажется, что женщин украшают именно волосы. А тут это «каре»… Но почему, почему мы должны полстоянно равняться на этих кокоток с Монмартра, если у них там в этой постоянно готовой взорваться Франции давно уже утерян дух светских салонов и стало незнакомо тонкое чувство истиной изящности и красоты?
– А ты, Lise, что бы хотела? – приподняв одну бровь, спрашивает мать.
Отужинав, женщины сели за пяльцы в гостиной и стали вышивать вошедшей в моду гладью. Было уютно и тепло. Потрескивали в камине дрова, бросая отблески на старинную резную китайскую мебель красного дерева: комод, столики, тумбочки, кресла. В такие минуты Гридасовы любили всей семьей собраться у камина и о чем-то поговорить или помузицировать. Но в этот раз мужская половина предпочла заняться своими делами. Петр заперся в своей комнате на втором этаже, а Владимир Иванович пошел в соседний с гостиной кабинет сочинять свой новогодний доклад.
– Что бы хотела? – Лиза мечтательно закатила глаза. – Я бы хотела, чтобы больше было стихов! Не знаю, как отнесутся к этому мои товарищи, но я все-таки намерена пригласить на праздник наших харбинских поэтов.
Мать снова приподняла одну бровь.
– И кого, например?
– Кого?.. Лариссу Андерсен…
– Ишь ты! – усмехнулась Мария Павловна. – Саму Лариссу…
– Да! А еще… Еще Арсения Несмелова…
– Ну-ну… – не отрывая глаз от шитья, произнесла мать.
– А еще Сергея Алымова, Кирилла Батурина, Бориса Бета, Таисию Баженову…
– Про Ачаира забыла… – ухмыльнулась Мария Павловна.
– Да, конечно, обязательно и Алексея Ачаира! Я уж не говорю о своей дорогой Варваре Иевлевой…
Мать вздохнула.
– Я думаю, у тебя ничего не получится, – проговорила она.
– Это еще почему? – удивилась Лиза.
– А потому, что никто из них не принимает вашу идею…
– Нашу идею, если ты имеешь в виду монархизм! – непривычно жестко произнесла Лиза, чем удивила свою матушку.
«Ишь, какая! – подумала она. – Коготки уже выпускает. А я-то думала, она еще совсем несмышленыш».
– Ну да, конечно, нашу идею… Так вот эти поэты далеки от того, чтобы любить монархию. Они все, как один, либералы и демократы, – заметила Мария Павловна. – Разве не они, подобно термитам, помогали большевикам подтачивать фундамент империи? Потом, правда, опомнились, дескать, что мы натворили?.. И все равно они сделаны из другого теста. Ты можешь привести хоть одну строчку, в которой бы они тепло отзывались о покойном Николае Александровиче?.. Даже на убийство высочайшей семьи не отреагировали, как будто то был рядовой случай в истории… Ну никто, никто ничего доброго не сказал… Даже твоя любимая подруга Иевлева.
Лиза вдруг решительно замотала головой.
– Нет, мама, ты не права! – произнесла она. – Вот послушай:
Она на мгновение умолкла – видно, запамятовала следующую строчку.
– Знаешь, мама, я не помню, как там дальше, а вот конец попробую воспроизвести.
И снова декламировала:
– Кто это так хорошо сказал? – отложив работу, с чувством спросила Мария Павловна.
– Арсений Несмелов…
– Какая же он умница! Какая умница! Как там у него? «Замыкаешь ли, дом Ипатьев, некий давний кровавый путь?» Замечательно!..
Услышав через открытую дверь своего кабинета, о чем говорят женщины, Владимир Иванович тоже решил высказаться.
– У нас, у русских, мои дорогие, совершенно не развито чувство благодарности, – прошумел он. – Если ты делаешь людям что-то хорошее, никогда не надейся, что они будут тебе благодарны. Это подтверждает история. Впрочем, вы сами видите, что не только царей у нас не чтят… Вот взять хотя бы нас, тех, кто строил эту железную дорогу… Ну, построили мы ее, а что в благодарность? Увольнение! Нет, вы понимаете…
Голос у Владимира Ивановича сорвался на фальцет. Он человек старый и голос у него уже не тот. А раньше, бывало, как рявкнет – паровоз мог перекричать. Его даже побаивались коллеги из Управления по строительству, где он занимался снабженческой деятельностью. Тот же главный инженер Югович, который отвечал за строительство, всегда все делал с оглядкой на него. И не только потому, что среди близких знакомых Гридасовых были такие известные люди, как министр финансов, а позже председатель Кабинета министров граф Витте и министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, – чаще из уважения и общепризнанной его полезности в делах. Он был всегда на виду, он по-настоящему радел за судьбу дороги, вникая во все здешние дела и проблемы.
«Что до боязни, то без этого, – говорил Владимир Иванович, – никак нельзя. Когда боятся, тогда есть порядок, и наоборот. Так вот и с Россией получилось. Чуть ослабили вожжи – и понесло Русь в никуда. И кто теперь ее остановит?» Владимиру Ивановичу и таким, как он, уже поздно этим заниматься. Нет, на вид он еще бодр и полон сил, но внутри уже, как он сам говорит о себе, сплошной фарш.