…Еду им доставил из какой-то привокзальной закусочной помощник дежурного по управлению, долговязый служивый с голосом простуженного бегемота. Он не говорил, а надрывно хрипел, когда рассказывал начальнику, с каким трудом ему удалось отыскать в их городе одну-единственную работающую в этот поздний час общепитовскую точку. Тот посочувствовал ему, но стоило только служивому неосторожно помянуть добрым словом недавние времена, когда в любой час дня и ночи можно было купить у нэпманов все, что есть не только в России, но и в Греции и даже Париже, начальник шикнул на него и погрозил кулаком. Мол, ладно при мне-то такое говорить, но не при госте же! А тому откуда знать, что этот гость из самой Москвы?.. Думал, агент какой-то ценный, коль сам начальник с ним возится.
Оставив еду на рабочем столе, хриплый ушел, плотно прикрыв за собой массивную дверь. Теперь они остались одни в этом мрачном холодном кабинете, что располагался на втором этаже здания, куда вела широкая устланная ковровой дорожкой лестница. Кабинет аскетический. Кроме большого письменного стола, старого кресла и нескольких таких же старых стульев, ничего больше не было. Хотя нет, были еще тяжелые застиранные шторы на огромном окне и портрет Дзержинского, который оказывался всякий раз над головой хозяина кабинета, когда он садился на свое место. Вот и сейчас, накрыв для гостя стол и откупорив бутылку водки, он уселся под портретом, тогда как Болохов пристроился с другой стороны стола.
За день Болохов так проголодался, что с проворностью бродячего пса уплетал все подряд, запивая незатейливую жратву то водкой, то морковным чаем.
– Значит, дел хватает?.. – опрокинув очередную стопку и закусывая выпитое огурцом бочкового посола, машинально спросил он начальника.
– Хватает, товарищ Назаров… – вздохнул тот. – Оперативная работа – одно, но ведь надо и профилактикой заниматься… А тут еще эта затаившаяся контра жизни не дает. Все эти вредители, саботажники и прочие. Мы-то думали, что избавились от них, а они, знай себе, живут и даже планы враждебные вынашивают… Две тюрьмы у нас здесь и обе переполнены.
– Так на этап их – и в тайгу! – ухватив кус сала и пережевывая его вместе с картофаном, сказал Болохов. – Зачем их в камерах мариновать?
Начальник усмехнулся.
– Лагеря здешние тоже уже все переполнены… Разве что на острова куда… Но на это нужно специальное указание. Нам вот полгода назад дали разнарядку, чтобы, значит, мы арестованных на Нижний Амур отправляли… Слыхали, там город строится?.. Говаривают, Комсомольском назовут… Так вот мы скоренько набрали по домам этих архаровцев – и всех на баржи… А потом нам: все, перебор! Ну а куда отправлять арестованных? Только в расход…
– В смысле?.. – цепляя на вилку половинку холодной котлеты, поднял глаза на начальника Болохов.
– Ну, в прямом, конечно… Пиф-паф – о-е-ей!.. – криво улыбнулся тот.
– А суд?.. Что, прямо без суда? – удивился Александр.
Тот замахал на него руками.
– Ну что вы, товарищ Назаров! Как можно? Конечно, с судом. Бывало, подержим-подержим иную сволочь голышом на морозе этак часиков несколько – он и сознается во всем. Тут же мы собираем Особое совещание. Обычно это я, мой заместитель и городской прокурор. А время нынче дорогое… Сколько их таких мимо нас за день-то пройдет! Так что пять минут – и решение готово. А той же ночью наши ребята вывезут подлеца за город и там того… Чтобы перед смертью помучились гады, я приказал голыми их возить. Пусть знают, как советскую власть не любить! Бывает, мороз клящий, ветер ледяной, а они стоят в кузове и зубами щелкают… На место привозят синих, словно мертвецов… – осклабившись, произнес он.
Болохов покачал головой.
– Не слишком ли жестоко?
Он давно уже понял, что перед ним обыкновенный малограмотный человек, которого привела в революцию не идея, а что-то иное. Может, та же социальная зависть, этакая месть всем, кто жил лучше его. В Гражданскую, видно, прослыл лихим рубакой, потому ввиду своей беззаветной преданности делу революции и назначен был на эту ответственную должность. Теперь вот рулит, как может. При этом старается вовсю, боясь за свою шкуру. Глядишь, и оценят, а, оценив, самого не тронут. А то ведь – и об этом «товарищ Назаров» был еще в Москве проинформирован – за прошлый год здесь аж три начальника управления сменилось. Прежних-то обвинили в контрреволюционной деятельности и приговорили к расстрелу. Теперь вот этот цепляется за жизнь…
Начальник незадолго перед тем отужинал, поэтому не притронулся к еде. А тут вдруг налил сам себе водки.
– Ну, что ли, выпьем, товарищ?.. – вместо того чтобы ответить Болохову, предложил он. Они выпили. – Нет, знаете… я не считаю это жестоким, – занюхивая водку коркой хлеба, сказал он. – Коль заслужил – получи свое… Вот только людей у меня не хватает, чтобы приводить приговоры в исполнение. Мои ребята крутятся как белки в колесе. Верите? Порой сутками не выходят из управления! Не работа, а мельница какая-то ветряная…
– Или мясорубка… – усмехнулся Болохов, почти целиком проглатывая сваренное вкрутую яйцо.
– Может, и мясорубка, – кивнул головой начальник. – Мы теперь знаете, как поступаем? Берем добровольцев на это дело. За голову платим по тридцать рублей.
– И что, идут? – поинтересовался Болохов, запивая еду чаем.
– А то! – усмехнулся начальник. – Я вам так скажу: отбоя от этих добровольцев нет. Все хотят поправить свое матерьяльное положение. А что? Ухлопал парочку мучельников – и иди, заказывай себе костюм… иль там пальто для своей супружницы. Вот они и стараются! Ну а мы не в накладе – деньги-то, чай, государство на это дело выдает…
При этих словах у Болохова тут же пропал аппетит. Да что ж это с нами происходит? Отчего мы стали такими лиходеями? – спрашивал он себя. – Или мы всегда были такими? Наверное, это так. Только до сих пор для нас существовало некое табу в виде общепринятой морали… Кроме того, действовали государственные законы, а главное, мы помнили эту суровую евангельскую заповедь «Не убий!». Теперь и про заповедь эту забыли, и про мораль, да и законы у нас таковы, что по ним дозволено все, что угодно. Так и живем без царя в голове и без Бога в душе. Хорошо ли?..
Подумав так, он испугался. Что ж это я вдруг?.. Ведь мне не позволено расслабляться. А то, понимаешь, раскис, как институтка после бокала шампанского. Нет, все… будет стонать!
И все же слова, сказанные хозяином этого кабинета, глубоко засели в его душу. Надо же, они тут чуть ли не соцсоревнование устроили, кто больше отстреляет арестованных! Будто то не люди, а зайцы какие… И снова тяжелые мысли лезли ему в голову…
Глава пятая. Художники
1
Рано утром следующего дня Болохов уже сидел в кабинете руководителя контрразведывательного подразделения ОГПУ в Благовещенске Дулидова, невысокого, крепкой кости моложавого человека с квадратным волевым подбородком и умными глазами, который вместе со своими людьми должен был обеспечить ему безопасный переход границы. В отличие от своего начальника Василий Анисимович производил впечатление достаточно культурного образованного человека. Об этом говорило все: и его манера держаться, и сдержанность в разговоре, и то, как он достаточно складно излагал свои мысли.
На Дулидове был простенький холщевый пиджачок, из-под которого выглядывал ворот старенькой застиранной косоворотки. В таком виде спокойнее ходить по городу – меньше обращали внимание. Это тем, кто не занимался оперативной работой, нечего скрывать, потому на службу, как правило, они приходили при полном параде, перепоясанные портупеей и с наганом на боку.