Андрей Орлов
Харбинский экспресс
Пролог, который скорее является эпилогом
Для бывших места нет.
Вечером тридцатого августа 1918 года (спустя шесть недель после описываемых ниже событий) в гранатном цехе завода Михельсона в Москве кипел и хороводился митинг. Имел он одну особенность: с самодельной трибуны сыпал словами не рядовой агитатор, коих развелось без счету, а сам председатель Совнаркома Владимир Ильич.
В цех, кстати, пускали всех, без разбору. Левка Шерер уже трижды заходил в корпус и снова выбегал обратно на улицу — вроде бы перекурить. Многие дымили прямо в цеху, но иные выбирались наружу, так что Левка среди них сильно не выделялся. Публика собралась пестрая: фабричные, расхристанные солдаты, замоскворецкие обыватели, средь которых, кстати, много с рожами весьма подозрительными.
Время было позднее — одиннадцатый час — и Левка изрядно устал. Шутка сказать: целый день на ногах! Намаялся. Перед тем митинговали на Хлебной бирже, и Левка надеялся, что с нее Ильич отправится наконец-то домой. Ан ничуть не бывало — к Михельсону пожаловали. Это на ночь-то глядя!
Погода, к слову, тоже выдалась пакостной: небо с утра куталось облаками, вскоре и дождик посеялся. А ведь лето еще, хотя и самый конец! Однако на деле — холодища, под стать октябрю.
Так что черная, из свиной грубой кожи куртка пришлась как нельзя кстати. У чекистов эти куртки вошли в моду недавно. Левка себе тоже стребовал, на самом законном основании. Правда, Дзержинский, увидев, поморщился. И велел не особенно в ней щеголять. Уж во всяком случае, ремней не цеплять — иначе-де всякий дурак вмиг сообразит, кто собою таков Левка Шерер.
А это было совсем нежелательно, потому что, хотя и состоял Левка на службе в означенной ВЧК, задание у него было особенное, сугубо конспиративное. Такое доверяют не каждому. Феликс-то небось сто раз подумал, прежде чем выбор сделал, на Левке остановился.
И не ошибся, можете не сомневаться.
Ведь знакомы они еще по якутской ссылке. Там одна история приключилась… Впрочем, неважно, это их одних только касается. Главное, Левка тогда Феликсу жизнь спас. А такое не забывается.
И потому, когда Дзержинский должность свою получил, он Левку отыскал и очень к себе приблизил. Только негласно. Стал Левка Шерер при председателе ВЧК как бы тайным секретарем. И задания стал особые получать, деликатного свойства. Сперва ведь казалось — самое большее на два-три месяца до власти дорвались, а после — сметут. Пришлось и с золотом поработать, и с зарубежными паспортами. А вот гляди ж ты… Целый год миновал, а держится их новая власть!
В конце марта Дзержинский вызвал к себе Левку и постановил перед ним поручение: быть неотлучно при Ильиче. Но так, чтоб никто и нигде не знал. То есть совершенно негласно. Что увидит, услышит — докладывать самому Феликсу.
Мне, говорил Дзержинский, как председателю ВЧК, надобно знать все. И обо всех. Без каких-нибудь там исключений.
Сказал — и внимательно в глаза посмотрел. Очень внимательно. Так, что Левка мигом сообразил: задавать вопросов не нужно.
Получил Левка несколько мандатов, на разные имена. Бумаги были ценнейшие — ежели с головой использовать и вести себя в соответствии, то пройти можно решительно всюду. Ну, что-что, а насчет головы беспокоиться нечего. С этим у Шерера полный порядок.
Жаль, конечно, что все эти мандаты — липа. А ведь многие товарищи всамделишные должности получили — да такие, что о-го-го-го! Хотя заслуг перед революцией куда меньше Левки имеют.
Ну да ладно. У него еще все впереди. Дзержинский так и сказал: ты, Лева, еще высоко взлетишь. Если, конечно, будешь предан делу партии. На том замолчал, но Левка уловил недосказанное: «А кроме того — и мне лично».
Так что уж пятый месяц Шерер — вроде бы как тень Владимира Ильича. Куда тот — туда и Левка. Другой бы давно засыпался. Попал бы на подозрение к собственным товарищам. А Шерер — ничего. Потому что конспирацию знает. Хорошая за плечами школа.
Меж тем митинг в гранатном цехе пошел к завершению. Левка такие моменты научился чувствовать загодя. Ничего интересного сказано больше не будет, так что смело можно двигаться к выходу.
Вот он и выкатился в третий раз, прикурил, сложив ладони ковшиком, поправил на лацкане бант (бумажный, свернутый из красной обертки спичечного коробка фабрики «Гефест»). Незаметно по сторонам осмотрелся.
Неподалеку от выхода стоял автомобиль Ильича. На месте шофэра — Степан Казимирович Гиль. Этого Левка знал — не большевик, из «сочувствующих». Но сидит важно. Поглядывает по сторонам с таким видом, будто он и есть тут самая главная личность. Хотя на самом деле — что такое сочувствующий? Да ничего, воздух один. Сегодня сочувствует, завтра переметнется. Но вот Ильич его отличает. И берет чаще других. Говорят, умеет Гиль по дороге развлечь разговором сановного пассажира. Специально анекдотцы да каламбурчики собирает, а после выдает за свое. Вот и теперь губами шевелит — видно, повторяет про себя, дабы не позабыть. Готовится. И машину загодя развернул радиаторной решеткой к воротам. Это чтоб сразу с места рвануть. Ильич любит, чтоб — сразу. И садится не как прочие товарищи, сзади, а непременно рядом с водителем.