— Аэроплан над лесом помните?
— Конечно. Я сам вам на него указал, — ответил Агранцев и вдруг запнулся. — Полагаете?..
— Да. Разглядеть, куда направился отряд коммунаров, и успеть о том донести, мог только пилот.
— Пожалуй. Значит, эта ваша нечисть…
— Геката.
— Черт с ним, пусть будет Геката! Значит, она обзавелась собственной авиацией? С кем же нам довелось на деле столкнуться?
— Неизвестно. Но мы выясним. Это и станет нашим первым встречным ударом. Как назывался аэроплан? «Сопвич»?
— Верно, — ответил Агранцев. — Слушайте, а ведь это мысль. Нужно узнать, кто располагает такими машинами. После отыщем пилота. А там, Бог даст, доберемся и до этой вашей Гекаты с собачками. Как вы их называли?
— Стигийские псы. Только не забывайте, что у Гекаты тоже — три головы.
Часть II
Глава первая
ПОЛИЦЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ
Полковник Карвасаров не любил официальных приемов. Там он внутренне изводился, ощущал себя не в своей тарелке и пользовался малейшим предлогом, чтобы откланяться.
Более сильное отвращение ему внушали разве что мидии. Полковник вообще не признавал морской живности на столе, кроме привычной рыбы. От одного только запаха морских гадов ему становилось нехорошо. А что до моллюсков, то их начальник сыскной полиции прямо-таки ненавидел.
Но сегодня, фигурально выражаясь, обе нелюбви ухватили Мирона Михайловича за бока — причем одновременно. Дело в том, что был он приглашен на именины к главному казначею управления дороги. И ладно б один — тогда бы наверняка сослался на занятость. Но на приеме предполагался директор полицейского департамента. А тому сказку про служебную надобность не расскажешь. И так уж немало упреков наслушался. Что-де не знает политесу и не умеет ладить с нужными людьми. А в нынешнее несладкое, мутное время ладить приходилось с такими типами, коих в прежние-то года следовало немедленно упечь за решетку. Да и проследить еще, чтоб там оставались подольше.
Словом, попала собака в колесо — пищи, да беги.
К тому же работу казначейского ведомства полковник Карвасаров считал равной занятиям биржевых маклеров — и оттого поздравлять казначея с днем ангела было ему особенно тягостно.
Но не все в жизни, к сожалению, зависит от наших желаний. Короче говоря, к казначею пришлось идти.
На приеме Мирон Михайлович вел себя светски. Преподнес приличествующий случаю подарок. Хозяйке — Аполлинарии Павловне, рыхловатой немолодой даме, еще мнившей себя тургеневской девушкой, — комплимент сделал. И даже сказал тост.
Казначей, худой господин с обвисшим лицом и неизбывными мешками под глазами, благосклонно принял и тост, и подарок. Но дальше произошел кошмар: хозяйка, проникшись к Мирону Михайловичу исключительным расположением, усадила его подле себя и принялась потчевать салатом из мидий с белой редиской. Салат она почитала своим коронным блюдом. Аполлинария Павловна готовила его собственноручно, не доверяя сей гастрономический шедевр кухарке. Весьма вероятно, что казначейша имела много достоинств, но кулинарное искусство не было ее сильной стороной.
Мирон Михайлович мрачно подцепил моллюска на вилку и положил в рот. Мидия была тошнотворна. Просто чудовищна.
Мирон Михайлович понял, что ему, выражаясь армейским языком, грозит немедленная «поездка в Ригу». Короче, будет скандал, который запомнится.
«Пускай», — обреченно подумал он.
Спас его генерал Хорват.
Управляющий заехал лично поздравить своего казначея. Появление высокого гостя вызвало среди присутствующих большое смятение. Первым вошел адъютант Хорвата, скомандовал: «Господа офицеры!»
Все встали, в том числе статские и дамы. Раздались аплодисменты.
Мирон Михайлович, сделав вид, будто закашлялся, улучил момент и сплюнул ненавистного моллюска в салфетку.
Далее было проще. Он решительно отказался от угощения, утверждая, что сыт совершенно. С некоторой печалью посмотрел на великолепного заливного осетра, блюдо с которым возвышалось поодаль. Наконец гости отправились в курительную. Среди них — директор полицейского департамента, который «в сферах» вращаться любил и умел.
Карвасаров вышел со всеми и поместился поодаль, ожидая момента, чтобы откланяться. А еще лучше — исчезнуть незаметно, никого не ставя в известность, как это принято среди британцев.
Едва он остался в приблизительном одиночестве, мысли немедленно переметнулись к вчерашней поездке в заведение мадам Дорис. И к тем неприятным событиям, что за этой поездкой последовали.