Впрочем, оно бы и слава Богу.
А тогда, разглядев сверху залегшие у насыпи красные цепи, Павел Романович понял, что шансов у литерного поезда никаких. Не требовалось быть военным специалистом, чтобы прийти к такому заключению. Дело в том, что, прежде чем подойти к станции, любой прибывавший поезд должен был миновать мост — совсем невеликий, в одну ферму. Располагался он на подходе, в двух верстах. И очень легко становился клапаном, заграждающим путь к отступлению: стоило обрушить несколько конструкций — и мост станет непроходим. Коммунары наверняка это сообразили: Дохтуров видел копошившиеся возле моста фигурки. А чуть позже разглядел и притаившуюся в проходе между пакгаузами пушку.
Словом, план красных был ясен: дождаться, когда поезд проследует входной семафор, обрушить мост, заперев состав с тыла, и без особых проблем захватить, для верности дав несколько орудийных залпов над головами. Впрочем, могли ударить и прямо — по вагонам конвоя.
Павел Романович глянул вниз — вахмистра там не было. Сквозь тощую лиственничную хвою двор фанзы просматривался великолепно, однако Реброва нигде не было видно.
Спустившись, Дохтуров обнаружил, что отсутствует не только Ребров, но и второй карабин. Забрав свой (хорошо, хоть его оставил вахмистр), Павел Романович вернулся к фанзе, на ходу размышляя о собственной перспективе. Возможностей имелось не много.
Можно попробовать отсидеться в фанзе, вручив жизнь заботам китайцев. Но без вахмистра на них уже нельзя положиться.
Можно поспешить ко входному семафору, чтобы попытать судьбу и все-таки предупредить литерный. Прямо сказать: сей вариант был весьма героическим, но не слишком реальным.
Имелась, впрочем, и третья возможность.
Павел Романович спустился в погреб. Воздух здесь стал как будто чище. Удивившись про себя этому обстоятельству, он наклонился над раненым. Ротмистр был в забытьи, и жар у него определенно усилился — с этой стороны, увы, никаких приятных сюрпризов.
Анна Николаевна сидела под самым светильником, положив на колени небольшую пухлую книжку. Но читала странно — с закрытыми глазами. Похоже, не слишком-то выспалась в своей сосновой развилке.
Он тронул ее за плечо. Дроздова тут же открыла глаза.
— Анна Николаевна, — сказал Дохтуров, — мне нужно отлучиться. Я прошу вас побыть здесь. Сумеете?
— Конечно. А куда вы?
У Дохтурова, который сказал вовсе не то, что ему бы хотелось, потяжелело на сердце, и он ответил не сразу:
— Постараюсь найти аптеку. Вас оставаться не понуждаю. Прямо скажу: тут может быть опасно. И я не могу вам оставить оружие. Этот карабин — все, что у меня есть.
— А наш вахмистр?
— Исчез.
Она зябко поежилась.
— Я останусь, разумеется. И мне не нужно оружия. Скажите… вы очень на меня злитесь?
— Простите?..
— Ведь я отпустила лошадей. Как последняя дура. С ними мы могли бы уйти.
— Мы и так уйдем.
Тут Дроздова внимательно посмотрела на него — и Павел Романович не смог продолжать.
— Вашей вины нет, — сказал он. — Вы не могли знать, как обернется.
Он наклонился и подхватил карабин.
— Постойте, — сказала Дроздова. — Раз уж вы в аптеку… Прошу, добудьте мне опий.
— Зачем?
— Чтоб не так страшно. Я хоть и дура, но все же понимаю, что нас ждет. Боюсь попасть им в руки живой.
Павел Романович нахмурился.
— Понимаю. Только в аптеках опия не бывает, там морфий. И то теперь — вряд ли.
Хотел добавить: «Да это и не поможет», — и снова промолчал.
— Что же мне делать?
— Ничего.
Словечко это прозвучало нехорошо, и она заметила.
— Не слишком-то учтиво. Тогда, в блиндированном поезде, вы держались любезнее.
Павел Романович перекинул карабин с плеча на плечо.
— Послушайте. Я хочу, чтобы вы ушли, — прямо сказал он. — В этом все дело. И я не знаю, как вас в том убедить, чтоб не стать в ваших глазах негодяем.
Анна Николаевна заглянула ему в глаза.
— Скажите, ведь он — умирает?
— Да.
— Почему же вы ничего не делаете?
Павел Романович посмотрел на нее, не зная что и сказать. Весь его врачебный опыт говорил: рана чрезвычайно опасна, а без настоящей хирургии — несомненно смертельна. Но как объяснить это барышне, за свою жизнь не видевшей ничего опаснее булавочного укола?
Но он тут же вспомнил, как она держалась на хуторе и в лесу, — и устыдился собственных мыслей.
— Отчего вы молчите? Сделайте операцию! Вы же врач!
— Весь мой инструмент — кавалерийский штык. А из перевязочных материалов — вот эти грязные тяпки. Простите, но я бессилен.