— Доктор! На вас вся надежа! — Городовой повалился на колени.
Павел Романович потянул носом — нет, не пахнет. Трезвый.
Семичев завыл, не вставая:
— Супруга моя, Марья Митрофановна, кончается! Посинела, дышать не может. Думал, не донесем…
Только теперь Павел Романович разглядел тени на лестнице.
— Ведите!
Двое мужчин, по виду — приказчиков, внесли под руки женщину, показавшуюся Павлу Романовичу старухой. Ноги в дешевых ботиках на шнуровке волочились носками по вощеному паркету прихожей. Лишь когда сняли платок, Павел Романович увидел, что женщина далеко не стара.
— В смотровую, — приказал он. — Идите за мной.
Больную повлекли в комнату напротив.
— Сапоги бы снять не мешало! — громко сказала Женя, вывертываясь из кухни.
Приказчики замерли в растерянности, один неловко сдернул картуз.
— Ничего-ничего, — проговорил Дохтуров. — Сапоги — пустое. Несите скорее.
Женя пожала плечами.
— Ничего не пожалею… — говорил городовой, пытаясь поспешать следом, не вставая с колен. — Все что есть… Только спасите! Пятеро детишек! Куда ж я вдовцом-то? За ней только следом и остается…
— Чтоб всех пятерых — круглыми сиротами? — быстро спросил Павел Романович. — А ну, вставайте, вставайте. И марш отсюда! Нечего тут делать.
Городовой тяжело поднялся, опираясь на шашку. Был он усатым и краснолицым, лет сорока пяти, с тяжелым дыханием. Сказал испуганно:
— Нет уж, вашбродь, я тут, в прихожей, в уголочке устроюсь… Никому не помешаю, только не гоните… Христом Богом!.. — Он истово перекрестился.
Павел Романович только рукой махнул.
…Она лежала в смотровой на черной коже кушетки. Бледное, с синевою лицо заострилось, на висках — капли холодного пота. Рот приоткрыт, дышит с трудом. В груди — словно детская свистулька упрятана.
Добровольные помощники городового топтались возле двери. Павел Романович немедленно их выставил. Придвинул стул и сел рядом.
— Давно это с вами? — спросил он, накладывая пальцы на запястье больной. Отметил: рука — ледяная.
Женщина попыталась сказать, не смогла. Только кивнула.
— Полчаса? Час?
Она произнесла, наконец, с трудом:
— Не помню… Час… Больше…
— В первый раз?
— Нет… Давно уже маюсь… Грудь сдавило, жжет изнутри… Затылок ломит, плечо не чувствую…
— Женя! — позвал Павел Романович.
Никакого ответа.
Ушла? Хм. Пусть. Он и сам справится.
С диагнозом, пожалуй, нет затруднений. Таких случаев за два года уже насмотрелся. Грудная жаба — вот это что. Приступ сильнейший; одно хорошо — не первый. Первый, тот как раз нередко больного уносит. Но все равно, скверное дело. Спазм коронарных артерий, и сердечная мышца не получает должного количества крови. С чего приключилось? Психическая травма? Усталость? Возможно. Ладно, причину потом разъяснить, а сейчас первым делом — высокую подушку под голову и грелку. На сердце, немедленно, и к ногам. К ногам надо погорячее.
Потом камфару и дигиталис.
Павел Романович выглянул в прихожую, крикнул:
— На кухню кто-то пройдите! Там самовар, должно быть, еще не остыл. Сюда его.
Из кухни обратно выскользнула Женя. Губы поджаты, глаза сухие. На щеках — два маленьких алых пятна. Смотрит в сторону.
— Не нужно. Ну их. Я сама.
Павел Романович коротко на нее глянул и вернулся к больной.
Та теперь задыхалась еще пуще. Рот раскрыт, язык мечется по пересохшим губам. Глаза — огромные, дикие, в зрачках страх прыгает.
— Худо мне… Ох, худо… Сейчас отойду, верно…
— Глупости! Молчите. Вам нельзя говорить.
Дохтуров расшнуровал высокие ботики, снял один за другим. Занялся блузкой. На ней был длиннейший ряд крохотных пуговок — штук сто, не меньше. (Ох, эти женские блузки — наказание Господне!) Павел Романович, чертыхаясь, принялся их расстегивать.
Вернулась Женя, в руках — три грелки. Пристроила две к ногам больной, третью держала на весу, за тесемку — горячая.
Хорошая сестра, подумал Дохтуров мельком. Толковая. Жалко терять. Может, еще образумится?
Женя недолго понаблюдала за его манипуляциями.
— Что вы делаете? — спросила негромко.
— Грелку на сердце, — сказал он, не оборачиваясь.
— Пусти… Позвольте, Павел Романович!
Дохтуров посторонился. Медицинская сестра положила грелку на край кушетки, склонилась над больной и одним движением разорвала на ее груди блузку.
— Так, теперь сюда. Все верно?
Дохтуров кивнул.