— Вербицкий — болтун, — с досадой сказал атаман. — Чертов шляхтич. Да еще с гонором. Однако любит его команда. Кабы не это, выгнал бы уже к чертям. Но все равно, прибудет — причешу, как Бог черепаху.
— Не прибудет, — сказал Павел Романович.
— Это еще почему?
Атаман склонился над столом, глаза его сузились.
— Вот что, — сказал он. — Рассказывайте-ка мне все. А то уж больно чудно все складывается.
Пришлось рассказывать.
Пожар в «Метрополе» Павел Романович опустил, равно как фигуры Сопова и генерала Ртищева. К чему покойников поминать? О Гекате тоже умолчал — тут выходило совсем фантастично, рациональному человеку поверить почти невозможно. А Григорий Михайлович Семин был, вне всякого сомнения, очень рациональным человеком. Словом, повествование свелось к увеселительной прогулке на «Самсоне», нападению красных, плену. И побегу, разумеется, тоже.
— Интересно, — заметил атаман, когда Павел Романович умолк.
Помолчал, взвешивая что-то в уме. Поверит или нет? От этого теперь много зависело.
— Так где, говорите, ротмистр ваш укрывается?
Павел Романович объяснил — на окраине Цицикара, в погребе китайской фанзы.
— И барышня эта… Дроздова, тоже?
— Вот этого с уверенностью сказать не могу.
И тут же про себя подумал: а ведь ты гадость сказал, доктор. Для чего? Сам знаешь прекрасно, что никуда она не ушла — сидит подле умирающего ротмистра. Вахмистр Ребров — иное дело, тот так пятки намазал, что до самого Харбина добежит, не остановится. А вот Анна Николаевна никуда не уйдет. Это совершенно точно.
А все дело в том, что почувствовал он себя задетым. Потому что хотелось бы, чтоб мадемуазель Дроздова не о штаб-ротмистре столь трепетно заботилась, а о самом Дохтурове.
«Бойся чудовища с зелеными глазами!..» Верно подмечено, лучше не скажешь. Именно что чудовище, а прозвание ему — ревность.
И к кому, спрашивается? Не сказать чтобы к другу — но товарищу определенно. Можно сказать — боевому. Которому жить осталось всего ничего. И что же получается?
«А получается, что ты — бесчувственная скотина, — объяснил сам себе Павел Романович. — Совсем одичал в этих краях. О себе одном только думать научился. Да еще по абортам насобачился. Ай да прогресс!»
И тут атаман его буквально добил:
— С ним она, эта барышня. Готов спорить! — сказал он. — Я эту породу знаю. По вашему описанию, особенного склада особа. В полюбовницы брать не стоит, а вот жены выходят отменные. Впрочем, это я так, a partie. [13]
«В жены?»
Павел Романович отвернулся и поглядел в окно, словно ожидал, что вопреки всякому смыслу увидит там сейчас госпожу Дроздову.
Красива она?
Пожалуй, да. Ему всегда нравились сероглазые, светло-русые. Как Наденька Глинская. Как та баба из Березовки. И ростом не слишком заметные. А еще — тот особенный поворот шеи, когда глянешь, и сердце непременно удар пропускает. Но это описать невозможно. Впрочем, весьма вероятно, другой в этом изгибе не обнаружит ничего особенного.
В этот момент атаман вернул его к действительности.
— К черту баб, — сказал он. — Давайте лучше о деле. Что там с моим бронепоездом?
Узнав о пущенном навстречу «Справедливому» брандере, атаман треснул кулаком по столу.
— Полячишка безмозглый! Говорил ведь, чтоб контрольные платформы впереди поезда ставил! Теперь бы их отцепил, а сам отошел подальше. И тогда пускай брандер навертывается! Да хоть десять разов кряду! Пути после поправить — ерундовое дело. А так и бронепоезд сгубил, и команду. И сам сгинул.
— Вербицкий говорил, будто в харбинском депо ему контрольных платформ не дали, — заметил Павел Романович.
Атаман поднял взгляд.
— Не дали? — переспросил он. — В зубы их! В зубы! Единственно это и понимают. Меня там не было! А то бы попомнили, Богом клянусь!
Он помолчал немного, потом сказал:
— Нужно высылать разведку. Мало ли, вдруг кто уцелел на «Справедливом»? Жаль, авиация не в строю. Придется казаков, верхами. А это сутки, не меньше.
— Что, у вас разве воздушные силы имеются? — осторожно спросил Павел Романович.
— А вы как думали! Самый что ни есть боевой истребитель. Н-да… Только несладко ему приходится. У нас ведь постоянной дислокации нету, нынче здесь, а завтра — далече. Аэроплан, известно, не ворона, где захочешь — не сядет. Готовим для него полосу, да только по таежному быту как надо не всегда получается. Наш авиатор через это уж столько натерпелся! Недавно вот сел, да неудачно: шасси — за корягу, аэроплан — свечкой! Пилот остался без двух пальцев — срезало обломком винта. Будто серпом сжало. Хорошо, на левой руке.
— И что же, снова летает?
— Кто, авиатор?
— Насчет пилота не сомневаюсь. Знаю: народ отчаянный, — ответил Павел Романович. — Касательно аэроплана интересуюсь — неужели восстановили? После такой-то аварии?
— Нет, конечно. На дрова развалился. У нас теперь новый.
— Союзники помогли?
— От них дождешься. Все проще: захватил в Чите товарный состав. А в нем вагончики опломбированные. Стали смотреть: вот те на, три истребителя! Разобранные, конечно. Краснюки, когда отходили, вагоны-то подорвали, но все ж механики восстановили. Собрали из трех один. До вчерашнего дня летал.
— А теперь? — спросил Павел Романович.
— Теперь у него про-фи-лактика, — пояснил атаман. — Пилот говорит, день-два. Но позвольте, я вижу, вы авиацией интересуетесь?
— Очень. Признаюсь, не ожидал, что в вашем войске даже воздушные силы.
— Ну, какие уж силы… Говорю, всего один аппарат, — атаман хмыкнул. Но чувствовалось — слова Павла Романовича были ему приятны.
— Пускай один. Все равно любопытно взглянуть.
— Только взглянуть? — Атаман глянул с прищуром.
— Если возможно, хотелось бы и полет совершить.
— Это и есть ваше желание? — спросил атаман.
Павел Романович кивнул. Он чувствовал — вон миг, когда все решится. Наконец-то! Пилот-наблюдатель — та самая ниточка, что приведет к Гекате. Или кто там она есть в действительности? Посмотрим… Довольно уже бегать, довольно прятаться. Теперь существует возможность встретиться, так сказать, лицом к лицу. И спросить за все.
— Быть посему, — сказал атаман. — Я, правда, полосу готовить в Цицикаре не собирался. Но коль вы такой авиационный поклонник… Похлопочу перед Козловским.
— Простите?
— Поручик Станислав Козловский. Гатчинский выпускник, пилот от Бога и вообще золотая голова. Он прилетает завтра. Не сомневаюсь, вы с ним сойдетесь…
В этот момент раздался тонкий стеклянный звон: рюмки на столе затрепетали, а водочная поверхность в бутылке подернулась рябью. Павел Романович ощутил, что и сам стол заметно вибрирует.
— Что за дело? — спросил атаман.
И тотчас в кабинет сунулся давешний адъютант:
— Наблюдатели доложили, с юго-востока дым. Из-за сопок не видно, но по всему — тяжелый состав.
— Пойдем-ка, глянем, — атаман тяжело поднялся. — А вы пока можете здесь обождать.
— Нет уж, — ответил Павел Романович с некоторой даже обидой.
Они вышли в коридор, прошли через общий зал. На крыльце атаман прищурился, посмотрел туда, где над дальними соснами темными хлопьями висел паровозный дым, уже раздерганный ветром.
Смеркалось, однако народу на площади не убывало — а пожалуй что и стало побольше. Горожане, чудесным образом избавленные от лютой опасности, искали выхода переживаниям. Царило общее ликование. И главным его катализатором по-прежнему оставались казаки — которых, по всему, такое внимание ни капельки не тяготило.
Дохтуров вдруг почувствовал себя лишним:
— Пойду, поищу аптеку.
— Дать провожатых? — спросил атаман.
Павел Романович покачал головой:
— Не нужно.
Он уж было шагнул со ступени — но задержался. Словно что-то толкнуло. Он вдруг спросил:
— Аэроплан-то у вас какой марки будет? «Сопвич»?
— Кажется, — ответит атаман. — Да тут разницы никакой. Пилот вам все объяснит и прокатит на своей этажерке. Я распоряжусь.
Хотя говорил атаман вроде по-прежнему благожелательно, однако в глазах промелькнуло что-то новое, не совсем приятное. Словно бы атаман Семин слегка разочаровался в Павле Романовиче. По причине неосновательности выдвинутой просьбы. В самом деле, ну что это за награда для взрослого человека — прогулка на авиационном моторе?