Разговора не получалось. Анна Николаевна хмурилась и кусала губы — понимала, что задержка из-за нее. Да и Дохтурову было не до светских банальностей. Впереди-то — полная неизвестность. Не вышло бы из огня да в полымя…
— Ой, глядите… — прошептала вдруг Анна Николаевна. Она показала пальчиком куда-то Дохтурову за спину.
Он быстро обернулся, но сперва ничего не увидел. Однако уже через секунду обнаружилось нечто, чему и названия не было.
Прямо перед ним, шагах в пятнадцати, росла почернелая сосна со странным и необычным, будто оплывшим внизу стволом. В стволе, как раз на высоте человеческого роста, имелось дупло. А из его темной пасти высовывалось, раскачиваясь, что-то черное, блестяще-гибкое.
Это была небольшая змейка. Несмотря на расстояние, Павел Романович разглядел яркие изумрудные глазки. Змейка свисала наполовину и раскачивалась вправо-влево, точно дразнящий язык в глумливо ухмылявшемся рту.
В этот миг сделалось еще темнее, набежала туча, и буснец разошелся пуще прежнего.
Павел Романович посмотрел по сторонам — где же ходит ротмистр? — а когда повернулся обратно, то увидел ошеломительную картину: змейка обернулась языком, дупло — ртом, а сама сосна — неприятного вида древней старухой.
Кто-то стиснул ему плечо. Он поднял глаза: рядом стояла Анна Николаевна, бледная, с закушенною губой.
Непонятная старуха потянулась навстречу. Лицо — как у языческой маски. Глаза просвечивали болотным огнем. Они, должно быть, неким образом магнетизировали. Глядя в них, хотелось встать и подойти ближе.
Павел Романович этого не сделал, удержался, а вот Анна Николаевна поднялась и шагнула вперед.
Старуха поглядела на нее, приоткрыла рот и облизнула тонкие древесные губы языком-змейкой.
Дроздова сделала еще шаг.
Хотел было Павел Романович крикнуть, чтоб не смела более придвигаться, да только голос куда-то делся. Что за напасть? Он потянулся к револьверной кобуре (тоже непросто, руку будто судорогой свело). Но в этот момент в тучах над лесом неожиданно обозначился разрыв. И над мрачным, зелено-серым таежным ковром высветило вдруг такою лазурью — да еще с золотом! — что Дохтуров на миг даже зажмурился.
А когда открыл глаза, все закончилось. Ни змеи, ни старухи. Да и дождь перестал.
Неужто привиделось?
Он повернулся к Дроздовой, встретился с ней взглядом. И в ее глазах прочитал тот же вопрос.
— Ну как, живы? — послышался голос ротмистра. — А ведь дождались, похоже. Тучи на юг сносит. Будет вёдро. Давайте, господа, седлайте своих росинантов, и в путь. Прошу за мной — я теперь во главе колонны.
— Что это было? — прошептала Анна Николаевна, склоняясь к Дохтурову.
— Не знаю. А было ли?
Дроздова поглядела на него в некотором смятении, но более спрашивать не стала, молча поехала следом.
* * *
Цицикар открылся неожиданно. Раздались в стороны толстенные таежные великаны, раздвинулись ветви, и показались дальние огороды, а за ними — кривобокие сарайчики вперемешку с крытыми соломой фанзами.
— Это, надо понимать, окраина, — прошептал ротмистр. — Эх, жаль, не догадался спросить бинокля.
Павел Романович подумал, что переживать особенно нечего: Вербицкий бинокля все равно бы не дал. Да только он ни к чему. Зрение, от рождения весьма неплохое, за годы ссылки у Павла Романовича приобрело небывалую остроту, так что он отличнейшим образом мог обходиться без оптических приспособлений.
За фанзами начинались сады, а над ними вдали возвышались купола церковки со звонницей. Еще далее — два-три здания повыше, скорее всего, официального назначения.
— Предлагаю рекогносцировку, — сказал Агранцев. — Мы идем с вами, доктор, а прекрасная Анна остается в тылу.
— Лошадей отпустить? — спросила Дроздова.
— Зачем? Стреножим, и пусть погуляют. Мало ли…
До ближайшей фанзы пришлось добираться пригнувшись, а местами и вовсе ползком. Павел Романович не без сожаления подумал, что новенькое обмундирование наверняка потеряло свой вид. Впрочем, не о том теперь надо тревожиться.
Перед тем как зайти, осмотрелись. Прислушались.
Обыкновенные крестьянские звуки: собака брешет где-то вдали, скрипит колодезный ворот. Над нешироким двором пролетела ворона, спланировала на старую лиственницу. Почистила клюв, глянула на гостей. Словом, все исключительно пасторально. Картину портило лишь тарахтение бензинового мотора, впрочем, доносившееся очень издалека.
Перекрестившись, ротмистр нырнул в дверь. Павел Романович, как было уговорено, подождал полминуты, понаблюдал — и шагнул следом.
Картина открылась следующая.
Глинобитные стены, земляной пол, прикрытый циновками. В центре очаг, над которым на деревянной треноге висит плоский широкий котел. Рядом — китаянка неопределенного возраста. Одной рукой помешивает в котле бамбуковой палкой, другой держит ребенка, совершенно голого, который, не просыпаясь, сосет материнскую грудь.
Увидев пришельцев, китаянка попятилась. Разжала пальцы, и бамбук свалился в огонь. А вот младенец показал себя молодцом — вцепился в мать, как обезьянка, удержался и снова зачмокал. Похоже, даже и не проснулся.
В этот момент дверной проем перечеркнула чья-то тень, и в фанзу вошел китаец. На плече он держал шест-коромысло, на концах которого висело по брезентовому ведру.
— Ага! Камаринский пейзан пожаловал! — бодро прокомментировал ротмистр. — Скажи-ка мне, братец…
Договорить он не успел.
Китаец сделал неуловимое движение шестом — ведра полетели в стороны, ударили два водяных фонтана — и скакнул вперед, метя шестом ротмистру в грудь.
Ш-ш-жик!
Казачья шашка описала в воздухе полукруг (при ярком свете это бы наверняка смотрелось еще красивее) и укоротила шест вдвое.
При столь устрашающем, хотя и безмолвном реприманде китаец оторопел и попятился.
Но дело было еще не закончено.
Стоявшая у Агранцева за спиной китаянка схватила свою палку, которая успела уже заняться с одного конца, и без колебаний стукнула ротмистра по затылку.
Тот охнул, выпустил из рук шашку, согнулся.
Раздумывать было некогда: Павел Романович вырвал из кобуры револьвер и щелкнул взводимым курком. Это следовало сделать чуть ранее — но он, увы, не поспевал за событиями. Впрочем, большего не потребовалось: китаянка бросила свою палку и кинулась ничком на пол.
«Как бы ребенка не раздавила».
Но напрасно он беспокоился — малыш мышкой вывернулся из-под матери, вскарабкался ей на спину и уселся, посверкивая черными глазенками.
Павел Романович выразительно посмотрел на китайца, показал револьвером в угол.
Агранцев, выпрямившись, с кряхтеньем потер затылок.
— Однако… Экая амазонка…
Похоже, ротмистру было неловко.
Павел Романович с револьвером в руке подошел к китаянке — та, съежившись, торопливо переползла к мужу.
Дохтуров подошел ближе, опустился на корточки и задал какой-то вопрос.
Услышав родную речь, хозяева фанзы вовсе не оживились. Покачали синхронно головами — дескать, не понимаем — а после согнулись в поклоне, да так и замерли.
Павел Романович повторил вопрос на родном языке.
Тот же эффект.
— Тьфу! — сказал ротмистр, подходя ближе. — Не хотят говорить. Прикидываются, ясное дело! Пугните-ка их как следует.
— Не думаю, что прикидываются, — проговорил Павел Романович. — Скорее, мой китайский не вполне хорош. А по-русски они действительно не понимают.
— Ну и свинство с их стороны. Сколько лет рядом живут. Могли б уж и выучиться. А, ну их. Одно слово — макаки.
Ротмистр покосился на свое плечо.
— Черт! Глядите, погон отстегнулся. Не поможете?
Дохтуров выпрямился, переложив револьвер в левую руку.
В этот момент китаянка вдруг загомонила. Оживленно жестикулируя, показала на плечо ротмистра.
— О чем это она? — спросил Агранцев.
— Не пойму… подождите…
Наконец китаянка, раздраженно махнув рукой на своего благоверного, повернулась к Павлу Романовичу и затараторила громче, помогая себе жестами.