Он обнимал ее за плечи, прикасался к волосам, подхватил под локоть, как будто действительно беспокоился, что она упадет с лестницы. На зычный голос сбежался весь персонал гостиницы — явился и хозяин, степенный пожилой волк, решивший лично поприветствовать северных гостей.
Она приняла перемену и включилась в работу в номере — потребовала открыть окно, заработав благодарный взгляд фальшивого супруга, бросила пальто на безвкусное розовое покрывало с фальшиво-жемчужной вышивкой. Номер был огромным, солнечным, в складках бордовых портьер таился еле уловимый запах пыли, и Дана порадовалась тому, что свадебное ложе им досталось без балдахина. Во второй комнате стоял большой диван, ваза на столике манила фруктами — сочными грушами и светлым и темным виноградом. Номер Дана одобрила, от фикуса категорически отказалась и с хорошо рассчитанной доверчивостью рассказала горничной, что, может быть, от перемены места и на новой кровати Феофан с Хлебодарной им медвежоночка пошлют, а то уже второй год женаты, а детками боги их до сих пор не одарили.
Они отказались от обеда и, щедро одарив чаевыми персонал и оставив вещи в номере, пошли на прогулку — переговорить и познакомиться с Чернотропом. Город Дане понравился — с первой мозаичной остановки, мелькнувшей за окном автомобиля. Чаши возле входа в гостиницу подкрепили впечатление. Хотелось прогуляться не по долгу службы, а ради любования мозаичными панно, о которых она почитала перед отъездом. Город окутывало ветхое одеяло барсучьей магии, знакомое ей по визитам в Ягельное городище. Она цокала каблуками по булыжной мостовой, вертела головой, рассматривая витрины, чаши и мозаичные столбики. Тема шел рядом, сунув руки в карманы куртки, и молчал. Дана его не трогала — вероятность, что от гостиницы за ними пошел наблюдатель, была мала. Пусть отдохнет. Надо же, как хорошо работает. В гостинице как будто подменили.
— Я запомнил карту города, — негромко сказал Темиртас, когда они остановились на перекрестке. — Если пойти влево, мы попадем к Госбанку. Там, на стене, знаменитое панно «Объятия», вызывающее бурные дискуссии.
— Видела фотографии, — кивнула Дана. — Пойдем, посмотрим? Мне любопытно, как оно выглядит вживую.
— Пойдем.
Здание Госбанка охраняли лисы и медведи — была пара статуй волков, но в самых дальних углах крыши, почти невидимые из-за ограждения-решетки. Дана взяла Тему за локоть — они выходили на оживленную площадь, где нужно было демонстрировать единение — и, приноровившись к широким шагам, дошла до угла, откуда открывался вид на боковую стену.
Да, действительно. Рубеж, отделявший произведение искусства от ереси был таким тонким, что споры перестали вызывать удивление. Фотографии не передавали торжествующую улыбку Камула, слишком сильно похожую на оскал. Хлебодарная не выглядела испуганной — на ее лице читалось желание укротить волчьего бога войны, заключив мир на своих условиях. Боги застыли, не завершив намерения: Камул не притянул Хлебодарную к себе, а она не оттолкнула. И этот миг — до решительного движения — притягивал и завораживал двусмысленностью.
Они рассмотрели панно, отходя и приближаясь, не обмениваясь впечатлениями. Тёма опять замолчал, а Дане не хотелось ничего говорить. Она перевела взгляд на площадь, задержалась на ярком пятне и спросила:
— Перекусим? Смотри, мороженое.
— Мороженое? — Тёма разглядел зонтик и тележку, чуть-чуть оживился. — Можно попробовать.
Глава 6. Темиртас. Чернотроп
Глава 6. Темиртас. Чернотроп
Уши и хвост пропали около девяти утра, и Темиртас взбодрился. Чувствовал он себя гораздо лучше, и облако запахов, сопровождавшее Дану, вызывало только легкое ощущение муторности, а не стабильную тошноту. Перед входом в гостиницу он сосредоточился, вживаясь в роль — шумный северянин, набитый деньгами и обожающий жену — и, неожиданно, при виде паркета со знакомым рисунком, в точности как у бабушки, провалился в короткое и яркое видение.
Бабушкин дом — относительно новый, отстроенный уже после его рождения — вкусно пах свежими рыбными «калитками». Противень был выставлен на подставку, в центр огромного стола. Невыносимо захотелось откусить от горячего пирога, захрустеть корочкой. Он протянул руку и тут же получил шлепок полотенцем.
— Оставь! — рыкнула бабушка. — Это я для Даночки напекла! Захочет — поделится. Не захочет — сама всё съест. Ей за двоих кушать надо, себя и маленького кормить.
Он повернул голову — там, в видении — и встретился взглядом с Даной, входящей на кухню. Лицо напарницы было знакомым и незнакомым, изменившимся, отмеченным печатью плодородия. Его захлестнула радость, и он сгреб Дану в объятия, зарываясь носом в волосы. Та недовольно повела плечами, поцеловала бабушку в щеку, взяла свежую «калитку» с противня и разломила пополам.
Видение растаяло, а ощущение радости осталось, и Темиртас включился в работу без всяких усилий — шумел, шутил, прикасался к Дане — был самим собой с поправкой на задание. Мистического топлива хватило ненадолго — на прогулке навалилась усталость. Желудок побаливал, требуя: «Съешь что-нибудь».
Осмотр панно «Объятия» вызвал у Темиртаса смешанные чувства. Он не чтил Камула, скрутки в чашах Хлебодарной жег редко, одарял Феофана-Рыбника, доносящего свою волю и благословение в морозных узорах на стеклах домов и часовен — эта летопись бесконечна, просто нужно научиться ее читать. Но здесь и сейчас, на залитой солнцем площади, он почувствовал единение с волчьим богом, без труда расшифровав значение улыбки Камула: «Моя! Сильная, упрямая. Прогонит. Уйду и вернусь, чтобы завоевать».
Смутные мечты — «встреча с истинной, медленный путь от первого поцелуя к дому с запахом выпечки и урчанием медвежат» — накрепко связались с Даной, рассматривавшей панно. Снова полыхнули каштановые пряди, обласканные ярким солнцем Чернотропа, и Темиртас подавил желание прикоснуться к своей напарнице — вне задания, по собственной воле. Так нельзя. Нужно дождаться, пока они выполнят долг и будут свободны.
Дана предложила купить мороженое, и это было спасением по всем направлениям сразу. Он понял, что еда ему подходит и не вызовет тошноты, а еще позволил себе сделать то, что хочется: выбирал наполнители и сиропы, советовал, принимал у продавца вафельные рожки с мороженым, делился, пробовал, откусывая от порции Даны и протягивая ей свою.
Они гуляли по Чернотропу до вечера. Дана пила кофе, ела свежую выпечку, дегустируя незнакомые начинки: слойки с ежевикой, пирожки с грушей-дичкой, булочки с кизиловым повидлом. Темиртас ограничился мороженым и сухарями — внутренний голос подсказывал, что всё остальное можно будет пробовать позже, не сейчас.
Вымощенная булыжниками улочка вывела их на берег пруда, закованного в кольцо набережной. Растрескавшаяся тротуарная плитка и неработающие питьевые фонтанчики, скамейки без брусьев, чаша фонтана с выкрошившейся мозаикой — над местом, когда-то бывшим уютным, витал дух запустения.
— Колосья, — сказала Дана, внимательно рассматривая заброшенный фонтан. — А вот там, смотри, там явно тоже была мозаика. Что-то вроде двойного грота. Остались решетки на нишах. Тоже колоски. И виноград. Надо купить путеводитель и поискать, что это за место. Жаль, что лисы не берегут свой город. С таким отношением барсучья магия перестанет работать. И Хлебодарная разгневается. Она умеет не только одарять милостями, карает тоже хорошо.
— Ты в нее веришь? — спросил Темиртас. — Упоминала, что не можешь дозвониться родителям в День Изгнания Демона Снопа. Я привык говорить Щит Феофана или Йоль.
— Мой отец — пещерник, — напомнила Дана. — А матушка — гризли. Они обменялись браслетами возле алтаря Хлебодарной, жили и живут счастливо. Как и хотели, родили двух детей. Я чту Феофана, он силен и справедлив. Но для себя попрошу благословения у Хлебодарной — верю, что она поможет.