— Ну, Лизитл, — сказал Харикл, — ты угощаешь нас на славу. Ты не только подал нам великолепнейший обед, но позаботился ещё и о том, чтобы доставить удовольствие и нашему слуху, и нашему зрению.
— Смотри, — сказал любезный хозяин, — она покажет ещё не такую ловкость.
Принесли большой обруч, усаженный острыми ножами и положили его на пол. Девушка начала снова танцевать, перекинулась через ножи и очутилась как раз посередине обруча, потом таким же образом бросилась из него обратно и повторяла это несколько раз так, что всем присутствовавшим стало жутко, а Навзикрат, вскочив с своего места, просил прекратить эту страшную игру и не подвергать девушку опасности поранить себя. Затем выступил мальчик: он танцевал с необыкновенным искусством, причём обнаруживалась ещё яснее гармония его юношеских форм. Вся его фигура представляла одно полное выражение движения, и трудно было решить, что производило более впечатления на зрителей — грациозные движения рук, ног или головы, и в чём именно заключалась вся прелесть его поз. Ему было выражено также шумное одобрение, и многим из присутствовавших он понравился даже больше девушки.
— Однако, — сказал Главкон, — надо дать им отдохнуть. Лизитл, вели принести коттабос[88], дай и нам показать нашу ловкость.
— Да, коттабос, — вскричали все, и слово это, словно электричество, привело всё общество в движение.
— Ну, Харикл, — воскликнул Ктезифон, — ведь это игра сицилийская, ты должен играть лучше нас всех.
— Да, я умею играть, — отвечал он, — но, может быть, игра эта более любима здесь, в Афинах, чем у себя на родине.
— Как же мы будем играть — с чашечками или с Маном?
— С Маном, — решил Главкон, — тут можно лучше выказать своё искусство.
Посередине круга был поставлен высокий канделябр; на нём висели весы с чашкой, которая, опускаясь, должна была касаться головы стоявшего под нею Мана. Главкон подошёл, держа в руке до половины выпитый киликс.
— Прекрасному Агатону! — воскликнул он и выплеснул остаток вина в чашку.
Но лишь несколько капель попали в неё, так что она только откачнулась в сторону.
— Нет, он меня не любит, — промолвил он, печально возвращаясь на своё место.
— Надо стараться выплеснуть всё вино сразу, — сказал Ктезифон.
Он взял кубок, и, как мяч, полетела кверху брошенная влага и, падая, наполнила всю чашу, так что она низко опустилась и, долго колеблясь, несколько раз звонко ударялась о бронзовый череп фигурки. Игра продолжалась, и все поочерёдно принимали в ней участие. Одним удавалось, другим нет. Наконец и Главкону посчастливилось получить лучшее предсказание относительно любви его мальчика, но Ктезифон попадал лучше всех.
— Да, — сказал Главкон, — он бросает вино лучше, чем пьёт; но теперь мы-таки заставим его пить. Подайте большой кубок, который бы вмещал по крайней мере десять киатосов, принесите также и венок на грудь. Мы будем пить все вкруговую, что за беда, коли мы хватим немного через край. Земля пьёт, растения пьют, и, как роса небесная их освежает, так веселит наш дух вино. Оно усыпляет заботы, подобно тому как усыпляют человека сок мака и мандрагор, и возбуждает весёлость так же, как масло оживляет огонь.
Принесли большую чашу. Главкон взял её и, обратясь направо, сказал:
— Ктезифон, пью за нашу дружбу и любовь, — и залпом, не переводя духа, осушил чашу.
— Конечно таким образом ты заставляешь меня изменить моему намерению, — отвечал Ктезифон.
— Я дам тебе отличный совет, — крикнул ему Стефан, — не робей: сегодняшний хмель мы прогоним завтра другим.
— Стоит только есть горький миндаль, — уверял Эвктемон, — и будешь в состоянии пить очень много, это самое лучшее средство.
Заздравные тосты продолжались; общество стало шумнее. Многие велели подать себе рога. Навзикрат обнимал одну из флейтисток, другая била в барабан, стоя на коленях перед Калликлом. Коттабос был забыт.
Всё это время танцоров не было в зале, но вот явился содержатель труппы и объявил, что будет исполнен мимический танец. Елена примет Париса у себя в таламосе и, склонясь на его уговоры, решится бежать с ним. Внесли богатое ложе, а затем, в одежде невесты, вошла и сама Елена. Выражение её лица и каждое её движение изобличали беспокойство и душевную борьбу; было ясно, что она ждала любимого человека. Грациозно опустилась она на пурпурное покрывало своего ложа; когда же раздались звуки флейты, игравшей фригийскую мелодию, и возвестили приближение Париса, беспокойство её заметно возросло; молодая грудь вздымалась выше; она не встала, не пошла к нему навстречу, но видно было, как трудно ей победить томительное желание и остаться на ложе. С выражением самой нежной любви подошёл к ней, танцуя, Парис. Он сел на ложе и нежно обвил рукою её прелестный стан. Когда же она, стыдливо, но страстно обняла его и ответила на его поцелуй, зрители были не в состоянии сдерживать долее свои чувства; произошло всеобщее смятение; все клялись, что это не представление, а действительность, что девушка и мальчик любят друг друга на самом деле. Всякий желал бы быть на его месте, и многие лишь с трудом удержались, чтобы не последовать за парою, которая удалилась, нежно обнявшись.
88
Коттабос был одной из любимейших игр греков. Говорят, что игра эта была перенесена в Грецию из Сицилии. Она игралась двумя различными способами, с многочисленными вариациями. Вот самое понятное из дошедших до нас объяснений: ставился высокий шест или палка, на верху которой находилось коромысло с висевшими на концах чашками; под каждой чашкой ставилось по маленькой металлической фигурке. Задача заключалась в том, чтобы выплеснуть изо рта или из кубка вино или воду прямо в одну из чашек так, чтобы она, наполнившись, опустилась вниз и ударилась со звоном о голову стоящей под ней фигурки, затем, приподнятая опять вверх, вследствие противовеса другой чашки, заставила бы эту другую в свою очередь также опуститься и со звоном удариться о стоящую под нею другую фигурку и т. д. Этот способ усложняли ещё тем, что под обе чашки ставили сосуды, наполненные водою, и вышеупомянутые фигурки помещали под водою. От этого игра становилась труднее, так как чашка должна была опуститься с гораздо большей скоростью, чтобы удариться о стоявшую под водой фигурку. Иногда употребляли только одну чашку и одну фигурку. Фигурка называлась Маном. Другой способ представляет менее трудностей для объяснения. Ставился большой сосуд с водою, на поверхности которого плавали маленькие пустые чашечки и т. п. В них старались выплеснуть вино так, чтобы они, наполнившись, погрузились в воду. Эта игра имела значение оракула любви.