В то время как они тихо разговаривали между собою, занавеска перед дверью распахнулась, и в комнату вошла Клеобула в сопровождении рабыни. Робко, как девочка, почти с смущением, смотрела она на стеклянную чашу, которую держала в правой руке, и, подойдя к постели, подала больному супругу и дяде приготовленное ею питьё, в которое врач подмешал ещё какое-то лекарство из своего ящика. Затем она поправила подушки и наклонилась над больным, как бы желая спросить, не чувствует ли он облегчения своим страданиям. Все присутствующие любовались этой картиной детской кротости и простоты; но более всех был очарован Харикл. Разговаривая с Софилом, он стоял спиною к двери в ту минуту, когда вошла Клеобула, а она была до того занята больным, что ни разу не повернула лица к стоявшей за нею группе; но её прелестная, дышащая молодостью фигура разбудила в сердце его едва уснувшие чувства. Она напомнила ему красавицу у ручья. Те же нежные юношеские формы, хотя теперь их охватывала широкая, вся в складках одежда; те же роскошные белокурые кудри, скрытые теперь под золотой сеткой, та же прелесть всех движений, хотя настоящие обстоятельства и придавали им совершенно иное выражение. Врач нашёл нужным предписать больному ванну. Поликл устроил у себя в доме купальню[110], со всеми её принадлежностями. Это была в миниатюре настоящая общественная купальня. Здесь была и парная, а в ней стояла ванна для тёплого купания. Эту-то комнату и нужно было теперь согреть и снести туда больного. Клеобула поспешила сделать все необходимые распоряжения и повернулась, чтобы выйти из комнаты; взор её упал на стоявшего у двери Харикла. Она вздрогнула, словно увидела перед собою голову Горгоны[111] или какую-нибудь вышедшую из Гадеса тень. Стеклянная чаша готова была упасть из её рук, но доктор успел вовремя схватить её. Сильно покраснев и опустив глаза, поспешно прошла она мимо молодого человека, который был поражён и смущён не менее её и не расслышал вопроса, с которым только что обратился к нему Софил. Он был рад, что нужно было оставить больного; подойдя к постели, он пожелал ему выздоровления и ушёл, унося в сердце смятение.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Завещание
Была одна из тех ненастных ночей, которые так обыкновенны в начале Мэмактериона. Ветер гнал от Саламина к Пирею чёрные дождевые тучи; изредка сквозь них проглядывал бледный серп убывающей луны и тускло освещал далёкие храмы Акрополиса. На улицах гавани, обыкновенно столь оживлённых, царствовала глубокая тишина; только с моря доносился шум волн, да скрип мачт, когда сильный порыв ветра потрясал снасти немногих замешкавшихся на рейде судов. Кое-где, шатаясь и без светильника[112], пробирался из лавки виноторговца к гавани полупьяный матрос; или же крался вдоль стен домов какой-нибудь мошенник, точивший зубы на плащ запоздалого прохожего, прячась осторожно за алтарём или статуей Гермеса всякий раз, когда раздавался звон колокольчика делавших обход караульщиков[113].
В маленькой комнатке одного из самых отдалённых домов Пирея на низком и коротком ложе, еле умещаясь на нём, лежал молодой человек, довольно непривлекательной наружности. Его впалые глаза и щёки, не совсем пристойные жесты, поспешность, с какою он то и дело осушал киликс, который держал в правой руке, и, наконец, грубые шутки показывали ясно, что он принадлежал к числу тех беспутных молодых людей, которые привыкли убивать свой день, играя в кости, а ночь проводить за беспорядочными пирами, среди забывших стыд женщин. На столе перед ним, рядом с почти пустой кружкой, горела лампа[114], достаточно освещавшая маленькую комнатку; тут же стояли остатки скудного ужина и другой кубок, в который время от времени наливал себе вино сидевший против него на другом ложе раб. Между ними стояла шашечная доска. Раб в раздумье устремил на неё внимательный взор, противник же его смотрел, по-видимому, довольно равнодушно. Игра была далеко неровная; перевес был на стороне раба. Он сделал ход, который поставил противника в ещё более затруднительное положение.
— Глупая игра, — вскричал молодой человек, смешав шашки, — за ней приходится всё только думать, а не выигрывать. Нет, я предпочитаю кости, — прибавил он зевая. — Однако ж отчего не идёт Сосил? Уж, вероятно, за полночь, и по такой ужасной погоде я не пошёл бы добровольно из города в гавань.
— Он отправился к Поликлу, — отвечал раб. — Ему сказали, что больной не доживёт и до утра, а Сосил, по-видимому, принимает в нём большое участие.
110
В Греции купальни с тёплыми ваннами были или общественными, или частными заведениями, если только эти последние названия не относятся к домашним купальням, которые весьма часто устраивали богатые граждане в своих домах лично для себя. Кроме того, как нам уже известно, были отделения для купания в гимназиях (см. примеч. 16 к гл. V). О внутреннем устройстве купален дошло до нас весьма мало сведений. Купание заключалось в том, что купающиеся, стоя вокруг круглого или овального на одной ножке таза, обмывали и обливали своё тело находящейся в нем холодной водой, а также в том, что они в особенных помещениях потели и парились, и для этой цели купающиеся садились или ложились в стоявшие на полу или вделанные в него ванны; после взятой ванны обливались обыкновенно холодной водой. Непременной принадлежностью купальни была комната, где купающийся очищал себе тело чесалкою и смазывал его маслом. Греки, относительно купален, никогда не доходили до такой роскоши, как римляне. Часто в них устраивались различные увеселения, как, например, Коттабос и т. п., и мало-помалу купальни стали местом, где, как в цирюльнях и других заведениях, собирались, чтобы поболтать о новостях дня.
111
Горгонами назывались три сестры: Сфеино, Эвриала и Медуза. Последняя из них, Медуза, самая прекрасная и молодая из трёх, чувствовала такое влечение к Посейдону, что не побоялась в храме Афины заявить о своей страсти. Богиня, раздражённая таким осквернением её храма, превратила в змей прекрасные волосы Медузы. С тех пор, Медуза стала на вид страшнее и свирепее своих старших сестёр. Персей, застав её спящею, отважно приблизился к ней и отсёк ей голову. Подаренная Афине голова Медузы была укреплена богиней в передней части её Эгида; с тех пор перед её страшным образом не могли устоять никакие силы в бою: один взгляд на чудовище превращал смотрящего в камень.
112
Вечером и ночью греки ходили по улицам с светильниками. Светильник нёс обыкновенно шедший впереди раб. Для этой цели употребляли по большей части факелы. Факелы эти делались из нескольких связанных в пучок сосновых или других лучин и смазывались смолою или другим горючим веществом. Кроме того, употреблялись фонари, делавшиеся из прозрачного рога. В фонарь ставилась лампа. За неимением фонаря употребляли иногда просто горшок или корзинку.
113
Ночные патрули, делавшие обход, забирали, по-видимому, подозрительных людей, которых они встречали на улице. Они имели при себе колокольчик, в который звонили. На звон их должны были отвечать все слышавшие его сторожа.
114
Лампа была единственным способом освещения в доме грека. О восковых и сальных свечах упоминается уже гораздо позже. Лампы делались обыкновенно из обожжённой глины или металла и имели одно, два или несколько отверстий для фитиля. Фитиль делался большей частью из листьев одного растения. Так как лампы были малы и низки, то их ставили обыкновенно на подсвечник.