— Не вовремя явилась она! — воскликнул Дионисий: ничего из того, что напоминало ему о его страсти, он больше не желал видеть.
— Но все-таки позови, — сказал он.
Плангона открыла дверь.
— Владыка! — обратилась она к нему. — Зачем ты себя изводишь, огорчаясь тем, будто ты не имеешь успеха? Ведь Каллироя приглашает тебя вступить с ней в брак. Приоденься, твори жертвоприношения и встречай невесту, в которую ты влюблен!
Неожиданность потрясла Дионисия. Перед его глазами разлился туман, и он совершенно лишился сил, явив собою картину смерти. На вопли Плангоны сбежались люди, и весь дом охватила печаль по скончавшемся господине. Пролила слезы и Каллироя, когда услышала о случившемся. Мало-помалу придя, наконец, в себя, Дионисий спросил слабым голосом:
— Кто из богов обманывает меня, желая меня совратить с намеченного мною пути? Наяву ли или во сне услышал я это? Каллироя хочет выйти за меня замуж, та, которая не хотела, чтобы я даже на нее смотрел?
— Перестань напрасно мучить себя и не верить своему счастью, — сказала ему стоявшая рядом Плангона, — обманывать своего владыку я же не стану. Каллироя прислала меня к тебе с поручением насчет свадьбы.
— Выполни тогда ее поручение, — проговорил Дионисий, — и повтори мне ее собственные слова, ничего в них не сокращая и не прибавляя к ним ничего: припомни их в точности.
— Происхожу я, — говорит она, — из знатнейшей сицилийской семьи, и, хотя я и впала в несчастие, гордость свою я продолжаю еще хранить. Я лишилась отечества, лишилась родителей и не потеряла я лишь своего благородства. Поэтому, если Дионисий собирается держать меня при себе как наложницу, для удовлетворения своей страсти, то я скорее повешусь, чем отдам свое тело на рабское поругание. Если же хочет он иметь меня законной своей женой, то желаю и я сделаться матерью, чтобы продолжить род Гермократа. Пускай же Дионисий обдумает это без спеха и не один на один с собой, а совместно с друзьями и родственниками, чтобы никто потом ему не сказал: «Ты это что же? Собрался растить детей от невольницы и решился позорить свой дом?». Если не хочет он становиться отцом, то пусть, говорит она, не становится тогда он и мужем.
От этих слов загорелся Дионисий еще сильнее. При мысли о том, что любим он ответной любовью, зажглась в в нем несбыточная надежда, и воздев свои руки к небу, воскликнул он:
— О, Зевс и Солнце! Если будет у меня ребенок от Каллирои, то по блаженству я себя стану считать выше Великого Царя! Идем же! Веди меня к ней, преданная своему владыке Планго́нион!
Когда Дионисий взбежал наверх, то первым его движением было броситься к ногам Каллирои. Однако он овладел собой, сел и сказал ей спокойным голосом:
— Я пришел поблагодарить тебя, женщина, за свое спасение. Насиловать твоей воли я не собирался, но, получив от тебя отказ, я решил умереть: ты мне вернула жизнь. Впрочем, чувствуя к тебе величайшую благодарность, я тем не менее обращаюсь к тебе с упреком: ты не поверила мне, что я возьму тебя в жены, согласно законам Греции, для деторождения. Ведь не будь я в тебя влюблен, не стал бы мечтать я о подобном браке. Но ты заподозрила меня, по-видимому, в безумии, вообразив, будто я свободную сочту за рабыню, а внука Гермократа не признаю достойным быть моим сыном. Ты говоришь: «подумай». Я уже обдумал. И тебе ли бояться моих друзей, тебе, кто мне дороже всего на свете? Да и кто же посмеет сказать, что будет недостоин меня родившийся у меня сын, дед которого выше еще, чем его отец?
Со слезами в голосе Дионисий приблизился к Каллирое, и, покраснев, Каллироя тихо его поцеловала.
— Тебе, Дионисий, я верю, — сказала она, — но я не верю своей судьбе. Ведь из-за нее потеряла уже я однажды немалое счастье и боюсь, что она со мною все еще не примирилась. Поэтому, хоть ты и честен и справедлив, призови богов в свидетели, не ради себя, а ради граждан и родственников, дабы уже никто, зная, что ты поклялся, не смог выступить против меня потом с каким-нибудь особо жестоким советом. Одинокая женщина, а к тому же еще и чужеземка, мало что значит.
— Какими же богами, хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил Дионисий. — Ибо, будь это только возможно, я был бы готов подняться на небо и клятву принести там, рукой прикоснувшись к самому Зевсу!