— В лодке никого нет! Бояться нам ее нечего: приблизимся и расследуем это диво!
Рулевой согласился.
А внутри корабля рыдал, с головой накрывшись плащом, Херей.
Подойдя к лодке, корабль начал сперва окликать находившихся в ней людей. А так как никто не отзывался, то с триеры в нее спустились и нашли в ней лишь золото и мертвецов. Сообщили матросам. Матросы обрадовались: думали, что им посчастливилось напасть в море на клад. Херей, до которого долетел шум, осведомился об его причине, а узнав, в чем дело, захотел и сам посмотреть на невидаль. Но как только он опознал погребальные подношения, так сейчас же разодрал на себе одежды[88] и громко, пронзительным голосом закричал:
— Горе мне! Каллироя! Это же твои вещи! Вот венок, который я возложил на тебя! А это вот подарил тебе твой отец! А вот это тебе подарила мать! А вот твое свадебное платье! Стал могилой тебе корабль. Но вижу я твои вещи, а где же сама ты? Не хватает погребальным подношениям только покойницы!
При этих словах Ферон остался лежать как мертвый. Да и в самом деле был он уже полумертв. Долго соображал он, как бы сделать так, чтобы вовсе не подавать голоса и совершенно не шевелиться, ибо он ясно предвидел будущее. Каждый человек, однако, естественно хочет жить даже в самых крайних несчастиях и никогда не теряет надежды на перемену к лучшему, так как во всех людей бог, мастеривший их, вложил эту хитрую свою выдумку[89], чтобы помешать ею людям бежать из тяжелой жизни. И томимый жаждой Ферон произнес свое первое слово: «пить!». Когда же ему дали попить и окружили его всяческими заботами, Херей подсел к нему и начал его расспрашивать:
— Кто вы такие и куда плывете? И откуда у вас эти вещи? И что сделали вы с их владелицей?
Ферон, ловкий мошенник, был себе на уме:
— Я критянин[90], — отвечал он, — плыву же в Ионию. Разыскиваю я своего брата, ушедшего на войну. Из-за спешной посадки корабль покинул меня в Кефаллении[91], и я сел в эту случайно проходившую мимо лодку. Но ветром необычайной силы загнаны мы были сюда, в это море, где наступило потом продолжительное безветрие и где все погибли от жажды. Только я один был спасен благодаря своему благочестию.[92]
Выслушав это, Херей велел лодку привязать к триере и плыть назад, в сиракузскую гавань.
Но их прибытие в Сиракузы предупредила со свойственной ей быстротой Молва, спешившая тогда в особенности сообщить такое множество неожиданных новостей. Все сбегались к морскому берегу, где слышалось одновременно выражение разнообразнейших чувств: кто плакал, кто удивлялся, кто расспрашивал, кто не верил. Люди поражены были новым повествованием, а мать Каллирои при виде погребальных подношений дочери громко зарыдала:
— Узнаю все вещи, — воскликнула она, — только тебя, дитя мое, нет! Что за необыкновенные грабители! Сохранив одежду и золото, украли они мою дочь!
Побережье гавани вторило ей женскими воплями, наполнявшими жалобой и землю, и море.
Но Гермократ, опытный как в делах войны, так и в делах государства муж, объявил:
— Розыском заниматься надо не здесь: произвести надлежит строжайшее по правилам закона следствие. Отправимся же в Народное собрание: кто знает, не понадобятся ли нам и судьи!
Слов еще он не докончил,[93] как театр оказался уже переполненным. Участвовали в этом собрании и женщины. Народ сидел возбужденно.
Первым выступил Херей, в черной одежде, бледный и скорбный, такой, каким он шел за женой на ее похоронах. На трибуну подниматься он не пожелал и, плача, долго стоял внизу. Хотел говорить и не мог. А народ кричал ему:
— Не падай духом и говори!
Наконец он поднял глаза и сказал:
— Надлежало бы мне сейчас не с речами выступать перед народом, а предаваться горю, но сама необходимость заставляет меня и говорить, и жить, пока не раскрою я обстоятельств исчезновения Каллирои: с этой-то целью, выехав отсюда, я и совершил, не знаю, счастливое ли для меня или же несчастное, плаванье. В тихую погоду заметили мы утерявшее свое управление судно, которое тонуло во время безветрия, полное собственной бури. Удивившись, мы подошли к нему, и мне показалось, что я вижу перед собой погребение бедной моей жены: все было цело, кроме нее самой. В лодке лежало множество мертвых, но все они были чужие. А среди них полумертвым найден был и этот вот человек.[94] Подобрав его со всяческою заботой, я вам его и сберег.
91
Кефалления — греческий остров, ныне Корфу, близ западного побережья Балканского полуострова.
92
По народному поверью античных греков, гибель корабля в море могла вызываться присутствием грешника на его борту, а спасение человека в бурю приписывалось нравственной чистоте спасенного.
93
Старинное, принадлежащее гомеровскому эпосу, выражение, постоянно встречающееся как в Илиаде, так и в Одиссее.