Тем временем государственные рабы вводили в театр связанного Ферона, которого сопровождало приличествовавшее ему шествие: следовали за ним кнуты, колесо, катапельт[95], огонь. Такою наградой воздавало ему Провидение за подвиги, им совершенные.
После того как Ферона поставили перед властями, приступлено было к его допросу:
— Кто ты?
— Димитрий, — ответил Ферон.
— Откуда родом?
— Критянин.
— Что тебе известно? Говори.
— По пути в Ионию к своему брату я вынужден был сойти с военного корабля, после чего я сел в проходившую мимо лодку. Я думал тогда, что это купцы, теперь же думаю, что то были грабители. Находясь долгое время в море, все остальные погибли из-за недостатка воды, я же, хотя и с трудом, уцелел, потому что нет за мной в моей жизни ни одного плохого поступка. Не будьте же, сиракузяне, народ, человеколюбие которого широко прославлено, более суровыми ко мне, чем были ко мне и море, и жажда.
Ферон говорил жалобно, народ почувствовал к нему сострадание, и, может быть, и удалось бы Ферону убедить собрание и даже получить, пожалуй, еще и путевое пособие, если бы не вознегодовало на Ферона некое, возмущенное его несправедливой самозащитой, божество, мстившее ему за Каллирою: могло легко совершиться неслыханнейшее дело, так как сиракузяне готовы были уже поверить, будто Ферон уцелел единственно вследствие своего благочестия, в то время как уцелел он исключительно лишь для того, чтобы быть тем строже наказанным. Узнал Ферона один сидевший в собрании рыбак, тихонько проговоривший своим соседям:
— Этого человека видал я уже и раньше. Шатался он у нас в гавани.
Замечание его быстро распространилось в толпе, и кто-то крикнул:
— Он врет!
Весь народ обернулся тогда на крик, и тому, кто первый сделал свое замечание,[96] власти приказали выступить. Чем больше Ферон отнекивался, тем сильнее верили рыбаку. Тотчас же вызвали палачей, и к нечестивцу были применены кнуты. Долго не сдавался Ферон, хотя и огнем жгли его и резали, и он едва не победил пытки. Много значат, однако, совесть человеческая и всемогущая истина. Не сразу, а все же, в конце концов, Ферон сознался и начал рассказывать:
— Увидев, как погребают богатство, я набрал разбойников. Мы вскрыли могилу. Покойницу нашли живой. Дочиста все ограбили и награбленное сложили в лодку. Приплыв в Милет, продали там только женщину, остальное повезли на Крит. А что с нами произошло потом, когда ветром мы загнаны были в Ионийское море, вы знаете.
Обо всем сообщив, не припомнил он только имени покупателя.
После речи Ферона все ощутили радость, но вместе с тем и печаль: радость, что Каллироя жива, а печаль, что она продана. Ферону был вынесен смертный приговор, но Херей стал просить не предавать пока Ферона смерти:
— Пусть, — говорил он, — поедет Ферон со мной и укажет мне тех, кто купил Каллирою. Войдите в безвыходность моего положения, вынуждающего меня выступать в защиту того, кто продал мою жену!
Такому предложению воспрепятствовал Гермократ, сказав:
— Лучше затруднить розыски, нежели нарушить закон. Но, — так продолжал он, — прошу вас, сиракузские граждане, в память моей стратегии и одержанных мною побед, воздать благодарность мне, оказав мне милость по отношению к моей дочери: снарядите за ней посольство. Давайте, свободною добудем ее обратно!
как народ закричал:
— Все поплывем за ней!
О своей готовности войти добровольно в состав посольства заявило громадное большинство членов Совета. Но Гермократ объявил:
— За оказываемую мне честь я всем приношу благодарность. Достаточно будет, однако, двух послов от народа и двух от Совета. Пятым с ними поедет Херей.
Такое решение и было утверждено, после чего заседание народного собрания Гермократ закрыл.
За Фероном, когда его уводили, шла большая толпа народа. Распят он был перед могилой Каллирои: с креста смотрел он на море, по которому вез он пленницей дочь Гермократа, не забранную в плен даже и афинянами.
Все считали, что надо дожидаться открытия судоходства и пускаться в плавание, когда засияет весна. Ведь стояла еще зима, и переправа через Ионийское море казалась совсем невозможным делом. Херей же спешил и под влиянием любви готов был соорудить плот, чтобы, вверив ему себя, предоставить ветрам нести его по морю. А из чувства неловкости перед Хереем, а в особенности перед Гермократом, не хотели медлить и собирались плыть и послы.