Днем строго следил он за тем, чтобы к его жене никто не подходил с сообщением о случившемся в Карии, сам же надумал следующим образом отомстить за себя. Находился как раз в это время в Милете наместник Лидии и Ионии Фарнак, из всех правителей, посылавшихся царем в приморские области, считавшийся самым важным. Дионисий, состоявший с Фарнаком в дружеских отношениях, явился к нему и, испросив у него частную, с глазу на глаз, беседу, сказал ему:
— Владыка, умоляю тебя вступиться и за меня, и за себя. Подлейший человек и завистник твой, Митридат, посягает на мое семейное счастье, несмотря на то, что он связан со мной узами гостеприимства: жене моей он прислал соблазнительное письмо, а вместе с письмом и золото.
И Дионисий начал читать Фарнаку письма и объяснять ему хитрость Митридата. Слушал эти речи Фарнак с удовольствием, отчасти, может быть, потому, что с Митридатом немало было у него взаимных столкновений, так как их области соседили одна с другой, но еще больше потому, что он был влюблен: ведь и сам он пылал к Каллирое любовью, и ведь это ради нее проводил он большую часть времени в Милете, приглашая там к себе в гости Дионисия вместе с его женой. Он обещал поэтому Дионисию сделать для него все, что он только сможет, и написал царю следующее доверительное письмо:
«Царю Царей Артаксерксу сатрап Лидии и Ионии Фарнак, господину своему, радоваться. Дионисий милетский является верным тебе со времен своих прадедов рабом, ревнующим о твоем доме. Горько жаловался мне он, что Митридат, наместник Карии, завязавший узы гостеприимства с ним, совращает его жену. Тем самым Митридат порочит дела твоего правления, а еще больше вносит в них расстройство. Порицания заслуживает всякое беззаконие сатрапа, а беззаконие этого рода в особенности. Дионисий к тому же пользуется в Ионии огромным влиянием, а красота жены его всем известна, так что обида, ему наносимая, не может остаться скрытой».
Это доставленное ему письмо царь прочитал друзьям, с которыми и начал советоваться о том, как ему поступить. Мнения разделились: те люди, которые Митридату завидовали и стремились получить сами его сатрапию, полагали, что нельзя оставлять без внимания козни, направленные против семейного счастья именитого человека; люди же более снисходительные и уважавшие Митридата (а защитников у него было много, между прочим и среди лиц, занимавших высшие должности) были против того, чтобы важного человека хватать на основании клеветнического доноса. Ввиду того, что разделились мнения почти поровну, царь в тот день не вынес никакого решения, отложив рассмотрение дела до другого раза. Но с наступлением ночи, с одной стороны, возникло в нем отвращение к пороку, внушавшееся ему достоинством его царского сана, а с другой — в нем заговорило чувство осторожности относительно будущего: Митридат, так сказал он себе, проявляет начало неуважения. Царь собрался поэтому пригласить Митридата к себе на суд. Иного порядка чувство склоняло его к вызову одновременно и красавицы: такие советники, как мрак и уединение, вспомнить заставили его и эту часть письма. К этому же подстрекала его и молва, называвшая Каллирою красивейшей женщиной во всей Ионии. И лишь за то посетовал царь на Фарнака, что не сообщил ему он в своем письме имени женщины. Но так как спорным оставался вопрос, нет ли другой, способной затмить собой эту, то решил он вызвать и жену Дионисия. Он написал Фарнаку: «Дионисия, раба моего, милетца, пришли ко мне». Написал он и Митридату: «Приезжай оправдаться от обвинения в том, будто ты посягнул на семейное счастье Дионисия».
Испугавшийся Митридат не мог понять причины взводимой на него клеветы, но вернувшийся к нему Гигин доложил ему о том, что случилось с его рабами. И тогда, преданный своими письмами Митридат, в страхе перед наветами и перед вспыльчивостью царя стал склоняться к решению не ехать в Персию, а завладеть Милетом, убить виновника всего, Дионисия, и, похитив Каллирою, отпасть от царя, «Зачем свободу свою спешить мне отдавать в руки властелина? — спрашивал он себя. — Быть может, оставаясь здесь, ты еще и победишь. Ведь царь находится далеко, а стратеги у него плохие. Но если бы даже он тебя все-таки низложил, то хуже от этого тебе не будет, а между тем ты останешься верен двум, самым прекрасным на свете, вещам — любви и власти. Господство — славный саван, а смерть с Каллироей сладостна».