Близко от Вавилона находился уже и Дионисий. Но еще до его приезда туда начала завладевать городом Молва, возвещавшая всем, что в Вавилон приезжает женщина не человеческой, а божественной красоты, которой второй такой на земле не зрит солнце. Свойственно варварам сходить с ума по женщинам, а потому полна была слухами каждая улица и каждый был ими полон дом. Дошла Молва и до самого царя, так что царь даже спросил Артаксата, евнуха, приехала ли милетянка.
Дионисия давно уже мучила прославленность его жены, вселявшая в него неуверенность, с приближением же к Вавилону преисполнился он еще более жгучей тревогой. Вздыхая, говорил он самому себе: «Это тебе, Дионисий, не родной твой город Милет! А ты и там страшился коварства. Смельчак, не задумывающийся над будущим! Как? Каллирою ты везешь с собой в Вавилон, в котором живет такое множество Митридатов? Даже и в целомудренной Спарте Менелай не сберег Елены, и варвар-пастух[135] затмил там собою царя. Много Парисов в Персии! Ты разве не видишь опасностей? Не замечаешь вступлений к ним? Города к нам выходят навстречу, и сатрапы ухаживают за нами. Она уже возгордилась, а царь пока еще и не видал ее! Единственная для тебя надежда сохранить жену, это ее запрятать: сбережена она будет только тогда, когда возможным окажется ее скрыть».
В этих соображениях сел он на коня, предоставив Каллирое ехать в армамаксе[136] под спущенным покрывалом. И, может быть, то, чего ему так хотелось, Дионисию бы и удалось, не случись следующего.
У Статиры, жены царя, собрались жены именитейших персов, и говорили так иные из них:
— На отечественных наших красавиц, владычица, красоте которых все мы давно дивились, идет походом гречаночка, и славе персидских жен угрожает в настоящее время опасность быть уничтоженной. Давайте же подумаем, как поступить нам так, чтобы не затмила нас чужеземка.
Царица, не верившая молве, рассмеялась.
— Греки, — сказала она, — нищие хвастуны, впадающие в восторг перед всякими пустяками. Совершенно так же говорят они о красоте Каллирои, как называют они и Дионисия богачом. Стоит любой из нас выйти и показаться с ней рядом, как бедная рабыня будет уничтожена.
Поклонившись царице и выразив восхищение по поводу ее мысли, все сперва воскликнули в один голос:
— Если бы только была у тебя возможность, владычица, самой показаться на людях.[137]
Затем, когда начали произноситься имена наиболее знаменитых красавиц, голоса разделились. Произведено было голосование посредством поднятия рук, как в театре,[138] и выбор остановился на дочери Зопира, Родогуне, жене Мегабиза, выдающейся, общепризнанной красавице: чем для Ионии была Каллироя, тем же была Родогуна для Азии.
Женщины принялись ее украшать: каждая давала ей от себя какую-нибудь драгоценность. Царица дала ей браслеты и ожерелье.
И вот, снаряженная ими на состязание, отправилась она встречать Каллирою. Имелся к тому у нее еще и личный предлог, так как она приходилась сестрой Фарнаку, тому самому, который написал царю про Дионисия.
На зрелище высыпал весь Вавилон. У городских ворот теснились толпы народа, на самом же видном месте ждала, в сопровождении царственного окружения, Родогуна. Прелестная, гордо стояла она, будто бросая вызов, и все кругом на нее смотрели, говоря друг другу:
— Победа будет за нами. Персиянка затмит чужеземку: пусть попробует последняя с нею сравниться, и пусть тогда греки узнают, что они за хвастуны!
Тут выехал вперед Дионисий, и так как ему доложили о присутствии родственницы Фарнака, то он соскочил с коня и любезно подошел к Родогуне, а та, зардевшись, проговорила:
— Хочу поздороваться со своей сестрой.
С этими словами она направилась к армамаксе. Каллирое, таким образом, было уже невозможно дольше оставаться скрытой, и Дионисий, смущенно вздохнув, нехотя попросил Каллирою выйти из армамаксы. И в то же мгновение потянулись к Каллирое не только взоры, но и души всех присутствующих. Люди почти что падали друг на друга: каждому хотелось получше ее рассмотреть, подойдя к ней возможно ближе. Блеснуло лицо Каллирои, и сияние его приковало к себе глаза всех, как влечет к себе яркий, в глубокую ночь внезапно вспыхнувший свет. В изумлении варвары поклонились ей, и никто больше уже не замечал присутствия Родогуны. Осознала и Родогуна свое поражение. Не имея возможности отойти, но и не желая, чтобы на нее глядели, скользнула она вместе с Каллироей под ее полог и сдалась победителю. Занавешенная покрывалом, продолжала двигаться армамакса дальше, а люди, которые видеть Каллирою больше уже не могли, целовали ее колесницу.
135
Под «варваром-пастухом» разумеется троянский царевич Парис, который в условиях простоты древнейшего мифологического быта пас на горных пастбищах горы Иды, согласно легенде, стада своего отца, царя города Трои, Приама. С Парисом бежала от своего мужа в Трою соблазненная им Елена, жена спартанского царя Менелая, изменив с ним мужу в той самой Спарте, которая позже, в историческую эпоху античной Греции, славилась, как известно, особой строгостью нравов.
138
Автор романа шутливо отмечает, что вопрос о первенстве был решен здесь открытым голосованием путем поднятия рук, совсем так, как делалось это в греческих народных собраниях, обычным местом заседания которых чаще всего служили, как известно, вмещавшие в себя большие массы граждан здания городских театров.