«Каллироя шлет привет Дионисию, благодетелю своему: ведь это же ты избавил меня и от разбойников, и от рабства. Прошу тебя, не сердись на меня. Ведь душой своей я с тобой из-за нашего общего у нас сына, которого и выкормить, и воспитать достойным нас я и завещаю тебе. Мачехи ему брать не пробуй. Не только сын у тебя, но и дочь: довольно с тебя двух детей. Когда возмужает наш сын, соедини их обоих браком, а его пришли в Сиракузы, чтобы повидал он и своего деда, Плангона! Обнимаю тебя! Это я написала тебе собственной своей рукой. Будь здоров, милый Дионисий, и помни о своей Каллирое».
Запечатав письмо, Каллироя спрятала его у себя за пазухой и, когда, наконец, наступила пора отплывать и садиться всем на триеры, она подала руку Статире и сама проводила ее на корабль. Димитрий соорудил на корабле царский шатер, кругом покрыв его порфировой тканью в вавилонских золотых вышивках. Почтительно склонившись перед Статирой, Каллироя сказала ей:
— Будь здорова, Статира, помни меня и пиши мне в Сиракузы почаще: ведь для царя ничего нет трудного.[217] А я перед греческими богами в родительском доме своем продолжать буду чувствовать к тебе признательность. Тебе поручаю я своего ребенка, который и тебе нравился. Считай его моим тебе залогом.
Так говоря, она залилась слезами, которые и остальных женщин заставили разрыдаться. А покидая корабль, Каллироя незаметно нагнулась к Статире и, покраснев, отдала ей письмо.
— Передай, — сказала она, — это письмо несчастному Дионисию, которого я тебе и царю вверяю: утешьте его. Боюсь, как бы из-за разлуки со мной не покончил он самоубийством.
Продолжали бы женщины еще долго и говорить, и плакать, и целоваться, если бы кормчие не подали знака к отплытию.
Прежде, однако же, чем взойти на свою триеру, преклонилась Каллироя перед Афродитой.
— Благодарение тебе, владычица, за все ныне происшедшее, — сказала она, — ты уже помирилась со мной. Дай же узреть мне и Сиракузы! Прекрасное лежит между ними и мною море, и жуткие ожидают меня пучины. Но не страшны они мне, если только ты будешь со мной во время моего плавания.
На суда Димитрия ни один египтянин не всходил, не попрощавшись сперва с Хереем и не поцеловав ему его головы и рук: такую всем внушил он к себе любовь. Этим судам[218] позволил Херей выступать в открытое море первыми, и на далекое расстояние по воде слышались приветствия, чередовавшиеся с добрыми пожеланиями.
Плыли они, а великий царь, разбивший неприятельские силы, занят был отправкой человека в Египет с поручением прочно наладить тамошние дела, сам же он спешил на Арад к жене. И вот, когда, находясь между Хиосом[219] и Тиром, он совершал благодарственное по случаю победы жертвоприношение Гераклу, получено было им сообщение: «Арад разграблен, пуст и все, что было на нем, увозится египетскими кораблями». Известие о гибели жены, естественно, причинило царю великое горе, а вместе с царем плакали и знатнейшие персы.
кто о жене своей, кто о сестре, кто о дочери, каждый о ком-нибудь из своих близких.
Неведомо было, в какие же воды неприятель уплыл от Арада.
А на следующий день показались в море египетские суда, шедшие к берегу. Истина осталась скрытой, и люди смотрели на корабли, недоумевая. Особенно загадочным представлялось поднятое на корабле Димитрия царское знамя, поднимают которое только тогда, когда плывет на корабле царь. Оно внушало тревогу, заставляя подозревать, что это плывут враги. Сейчас же побежали докладывать Артаксерксу: «Пожалуй, окажется еще новый какой-нибудь египетский царь». Артаксеркс вскочил с трона и, поспешив к морю, начал подавать знак к началу сражения. Не было у него триер, но все свое сухопутное войско он поставил у гавани готовым к бою. Уже натягивались луки и пущены были бы в ход и копья, если бы Димитрий, поняв происходящее, не доложил о том царице. Статира выступила вперед из шатра и показалась народу, и тотчас же воины, отбросив оружие в сторону, поклонились ей. Царь не выдержал и, еще до того как канаты притянули корабль к пристани, прыгнул первым на его борт, обнял жену и воскликнул, заплакав слезами радости:
— Кто из богов вернул тебя мне, дорогая моя жена? И то и другое кажется невероятным: и утрата царицы, и встреча с ней. Но я покинул тебя на суше, обратно же получаю тебя из моря!
217
Иначе говоря: царю нетрудно будет посылать в Сиракузы адресуемые к Каллирое письма Статиры с нарочным. Правильно организованной «почты» античный мир не знал.
220
Илиада, п. XIX, ст. 302: изображается древний обряд заплачки: над Патроклом, павшим в бою от руки Гектора, горько рыдают невольницы, причем каждая из них вспоминает втайне о потере собственного близкого. Разумеется, в тексте Илиады читается имя не Статиры, а Патрокла.