Но если формальный анализ и оказывался бессильным вскрыть истоки греческого романа, то все же старательное изучение его сюжетной и чисто речевой формы позволило исследователям констатировать в составе романа ряд формальных моментов, несомненно для него типичных, история происхождения которых продолжает, однако, и посейчас оставаться загадочной. Подмечены были разнообразные варианты единой для жанра античного романа, как бы обязательной для него повествовательной топики. Так, почти в каждом романе настойчиво повторяются разбойничьи эпизоды: главные действующие лица попадают к разбойникам в плен, откуда затем они, в конце концов, благополучно освобождаются. Далее, почти во всех античных романах имеется эпизод плаванья героев по морю. Типичным оказывается и мотив ложных слухов о мнимой смерти героини или героя и тесно связанный с этим мотивом другой могильный мотив, в том или ином виде постоянно возвращающийся в романе: героя или героиню по ошибке заживо погребают в могиле или сооружают мнимо погребенному кенотаф и т. д. Условная топика сказывается и в мелочах, таких, например, как опять-таки настойчиво повторяющийся в романах мотив пещеры, в которой скрыты оба героя или один из них. Но та же устойчивая топика распространяется иногда и на главные линии композиции целиком всей фабулы, зачастую строящейся, например, на мотиве несправедливых преследований, которым подвергаются герои романа со стороны того или иного божества, неосторожно ими прогневанного, или со стороны завистливой и ревнивой Судьбы. Подобного рода формальная топика скорее может в иных случаях представлять интерес не столько для истории самого античного романа как жанра, сколько для истории всемирной литературы вообще. Так, к пещерному мотиву древнегреческого романа, возможно, в какой-то мере восходит и тот эпизод «Энеиды» Вергилия (IV, 165 сл.), где на охоте под грохот африканской грозы ищут укрытия в пещере влюбленные друг в друга Эней и Дидона.
Но ни систематическая регистрация трафарета повествовательных мотивов в сюжете романа, ни формальный анализ их вовсе не освещали, да и не могли, разумеется, осветить внутреннего содержания романа, его идеологии, его ближайших художественных задач. Ничего решающего не вносило формальное изучение и в вопрос о генетике самого жанра: возможным оказывалось исторически проследить не начало романа, а начало лишь того или иного мотива.
Вокруг древнегреческого романа за последнюю четверть XIX и первую четверть XX в. выросла большая филологическая литература. Наиболее важным трудом, давшим сильный толчок к новому, серьезному изучению этого особого жанра античной художественной литературы, явилась работа одного из виднейших немецких филологов XIX в., Эрвина Роде, «Греческий роман и его предшественники» (Е. Rohde. Der griechische Roman und seine Vorläufer), вышедшая первым изданием в Лейпциге в 1876 г.
Правда, выводы и предположения Роде новыми исследованиями были значительно поколеблены, а иные из них признаны в настоящее время прямо ошибочными, но его книга сыграла в истории вопроса все же исключительно большую роль. Она авторитетно доказала ученому миру, что античный роман, к которому до ее появления принято было относиться с пренебрежением как к жанру третьестепенному, несерьезному, низкому, заслуживает пристальнейшего исследовательского внимания.[233]
Социальная значимость античного романа почти вовсе выпадала из поля внимания филологов XIX в. Между тем сколько-нибудь приблизиться к пониманию античного романа как явления исторического порядка, очевидно, можно лишь путем уяснения его социального содержания.
В классическую эпоху Греции серьезное изображение психического мира рабыни не могло явиться задачей писателя ни в одном из художественных жанров. Почему же такой именно задачей люди вдруг заинтересовались? Почему подобный показ стал в античной художественной литературе возможен? Без сомнения потому, что к моменту создания этих позднейших повестей в жизни античного общества образовались определенные к тому предпосылки. Внимание писателя к сложным переживаниям раба могло развиваться в беллетристической прозе постепенно. Для нас первый сигнал подобного художественного внимания к личности рабыни — это притягательный образ Габротонон в комедии Менандра «Третейский суд» на рубеже IV и III вв. до н. э., т. е. на самой грани нарождающегося эллинизма. На смену изжившимся формам старой художественной литературы начали складываться новые формы, а в их числе образовалась и беллетристическая повесть с новым социальным заданием.
233
Опыт описания особенностей греческого романа как специального литературного жанра был предложен советской исследовательницей О. М. Фрейденберг. Общий обзор научной литературы, связанной с его изучением, дает содержательная статья А. В. Болдырева, предпосланная русскому переводу романа Ахилла Татия (Ахилл Татий Александрийский. Левкиппа и Клитофонт. Перевод А. Б. Д. Е. М., под ред. Б. Л. Богаевского, со вступительной статьей А. В. Болдырева. Изд. «Всемирная литература», М., 1925). Дополнением к ней может служить статья А. Н. Егунова к его переводу «Гелиодор. Эфиопика» (М.—Л., 1932). Вопросов сюжетной топики, типичной для античного романа, касаюсь я в своей статье «Трагедия Еврипида „Елена“ и начала греческого романа», см. подстрочное примечание на стр. 169. Интересные наблюдения над тематической связью некоторых из сюжетных мотивов греческого романа с восточными религиозными представлениями сделаны были венгерским ученым Карлом Керени, книга которого о греко-восточной литературе романов (Karl Kerenyi. Die griechisch-orientalische Romanliteratur) вышла в Тюбингене в 1927 г.