На еду — что правда, то правда — семья моего отца просаживала денег больше, чем Габсбурги; образно выражаясь, эти язвенники, заработав себе изжогу в Испании, пытались избавиться от нее с помощью венской кухни, да у них и повара-то приличного не было никогда, а если и был, то из-за скупердяйских порций об этом никто не догадывался. А есть, между прочим, надо. (Что надо, то надо.) За королевским столом разговор шел о том, что в районе богемского Теплице развелось представительниц самой древнейшей профессии — ни пройти, ни проехать. И тут мой отец, наклонившись к ручке королевы, позволил себе легковесную шутку: конкуренция, ангел мой, или что-то в подобном роде, нахально, обворожительно, шепотом, но так, что каждое слово было отчетливо слышно в самом дальнем углу столовой: ангел мой и т. д. Герцогиня Нассау вскочила и с визгом бросилась вон. Мой отец — за нею! Граф, прошептал король как бы про себя, но так, что слово его было отчетливо слышно в самом дальнем углу столовой, граф! Мой отец застыл, словно восковая фигура в музее мадам Тюссо. Как хотелось ему вернуть все назад, но, увы, было поздно; его охватил предательский страх перед одиночеством. Задумавшись над прожитой жизнью, он осознал, что все в ней напортил, свою жизнь он, как говорится, погубил, но, поскольку потерял он не бог весть что, печалиться особенно не о чем. Мысленно перебирая столетия — девятнадцатое, шестнадцатое, восемнадцатое, — он выудил из последнего афоризм, который ему понравился: Печаль, сударь мой, это род безделья. В затянувшееся до бесконечности жуткое мгновение все взоры были обращены на него. Снаружи доносились рыдания высочайшей особы. Король тоже смотрел на него. Страх прошел, и сердце его охватила волнительная истома. Что прекрасно — то нравственно! возопил он и двинулся было за прекрасной дамой. Но не смог, не смог даже пошевелиться.
36