— Ах ты, дьявол ты этакий, — говорит ему усатый. Морочишь ты меня, старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?
Усмехнулся еще раз другой, который синерожий, и вдруг исчез, только одна шапка осталсь в воздухе висеть.
— Ах, так вот кто ты такой! — сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не даётся в руки старику. Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удивлением смотрит и обратно в пивную уходит. А старик бежит за шапкой, руки вперед вытянул, рот открыл: глаза у старика остеклянели, усы болтаются, а волосы перьями торчат во все стороны.
Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уже миллиционер бежит и еще какой то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда то.
Поздравительное шествие
К семидесятилетию Наташи
Артомонов закрыл глаза, а Хрычов и Молотков стояли над Артомоновым и ждали.
— Ну же! Ну же! — торопил Хрычов.
А Молотков не утерпел и дёрнул стул, на котором сидел Артомонов, за задние нижки, и Артамонов свалился на пол.
— Ах так! — закричал Артомонов, поднимаясь на ноги. — Кто это меня со стула сбросил?
— Вы уж нас извините, — сказал Молотков, — мы ведь долго ждали, а вы всё молчите и молчите. Уж это меня чорт попутал. Очень уж нам нетерпелось.
— Не терпелось! — передразнил Артомонов. — А мне, пожилому человеку, по полу валяться? Эх, вы! Стыдно!
Артомонов стряхнул с себя соринки, приставшие к нему с пола и, сев опять на стул, закрыл глаза.
— Да что же это? А? Что же это? — заговорил вдруг Хрычов, глядя то на Молоткова, то на Артамонова.
Молотков постоял некоторое время в раздумье, а потом нагнулся и дернул задние ножки Артомоновского стула. Артомонов съехал со стула на пол.
— Это издевательство! — закричал Артомонов. — Это уже второй раз меня на пол скидывают! Это опять ты, Молотков?
— Да уж не знаю как сказать, товарищ Артомонов. Просто опять какое то помутнение в мозгу было. Вы уж нас извините, тов. Артомонов! Мы ведь это только от нетерпения! — сказал Молотков и чихнул.
— Пожалеете об этом, — сказал Артамонов, поднимаясь с пола. — Пожалеете, сукины дети!
Артамонов сел на стул.
— Я тебе этого не спущу, — сказал Артамонов и погрозил кому-то пальцем.
Артамонов долго грозил кому то пальцем а потом с<п>рятал руку за борт жилета и закрыл глаза.
Хрущёв сразу заволновался:
— Ой! Что же это? Опять? Опять он! Ой!
Молотков отодвинул Хрущёва в сторону и носком сапога выбил стул из под Артамонова. Артамонов грузно рухнул на пол.
— Трижды! — сказал Артамонов шепотом. — Хо-рошо-с!..
В это время дверь открылась и в комнату вошёл я.
— Стоп! — сказал я. — Прекратите это безобразие! Сегодня Наталии Ивановне исполнилось семьдесят лет.
Артамонов, сидя на полу, повернул ко мне свое глупое лицо и, указав пальцем на Молоткова, сказал:
— Он меня трижды со стула на пол скинул…
— Цык! — крикнул я. — Встать!
Артамонов встал.
— Взяться за руки! — скомандовал я.
Артамонов, Хрущов и Молотков взялись за руки.
— А теперь за — а мной!
И вот, постукивая каблуками, мы двинулись по направлению к Детскому Селу.
* * *
Меня называют капуцином. Я за это, кому следует, уши оборву, а пока что не дает мне покоя слава Жана Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать. Да я уже всё знаю, но только в знаниях своих не уверен. О детях я точно знаю, что их не надо вовсе пеленать, их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в городе центральную яму и бросал бы туда детей. А что бы из ямы не шла вонь разложения, ее можно каждую неделю заливать негашеной известью. В эту же яму я столкнул бы всех немецких овчарок. Теперь о том, как выдавать девиц замуж. Это, по моему, еще проще. Я бы устроил общественный зал, где бы, скажем, раз в месяц собиралась вся молодежь. Все, от 17 до 35 лет, должны раздеться голыми и прохаживаться по залу. Если кто кому понравился, то такая пара уходит в уголок и там рассматривает себя уже детально. Я забыл сказать, что у всех на шее должна висеть карточка с именем, фамилией и адресом. Потом тому, кто пришелся по вкусу, можно послать письмо и завязать более тесное знакомство. Если же в эти дела вмешается старик или старуха, то я предлогаю зарубать их топором и волочить туда же, куда и детей, в центральную яму.
Я бы написал еще об имеющихся во мне знаниях, но, к сожалению, должен итти в магазин за махоркой. Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую, сучковатую палку.
Беру я ее с собой, что бы колотить ею детей, которые подворачиваются мне под ноги. Должно быть, за это прозвали меня капуцином. Но подождите, сволочи, я вам обдеру еще уши!
Тетрадь
Мне дали пощёчину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощёчину. Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит, как раньше говорили, несмываемый позор. Такую боль обиды я испытал раньше один только раз.
Это было так: одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подарила мне роскошную тетрадь. Это был для меня настоящий праздник, так хороша была тетрадь! Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, не законная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики, она сказала: «Если бы знала я, что вы сюда будете писать свои бездарные черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и полезных фраз. Вычитанных вами из различных книг».
Я вырвала из тетради исписанные мной листки и вернул тетрадь даме.
И вот теперь, когда мне дали пощёчину через окно, я ощутил знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал, когда вернул прекрасной даме её роскошную тетрадь.
Новый талантливый писатель
Андрей Андреевич придумал такой расказ:
В одном старинном замке жил принц, страшный пьяница. А жена этого принца, наоборот, не пила даже чаю, только воду и молоко пила. А муж её пил водку и вино, а молока не пил. Да и жена его, собственно говоря, тоже водку пила, но скрывала это. А муж был бесстыдник и не скрывал. «Не пью молока, а водку пью!» — говорил он всегда. А жена тихонько из-под фартука вынимала баночку и хлоп, значит, выпивала. Муж её, принц, говорит: «Ты бы и мне дала». А жена, принцесса, говорит: «Нет. самой мало. Хю!» «Ах ты, — говорит принц, — ледя!» И с этими словами хвать жену об пол! Жена себе всю харю расшибла, лежит на полу и плачет. А принц в мантию завернулся и ушёл к себе в башню, там у него клетка стояла. Он, видите-ли, там кур разводил. Вот пришёл принц на башню, а там куры кричат, пищи требуют. Одна курица даже ржать начала. «Ну, ты, — говорит ей принц, — шантеклер! Молчи, пока по зубам не попало!» Курица слов не понимает и продолжает ржать. Выходит, значит, что курица на башне шумит, принц, значит, ма-терно ругается, жена внизу на полу лежит, одним ('ловом настоящий содом.