— А дальше? — нетерпеливо спросил Григ. — Узнают они, где находится село, дальше что? Здесь ведь тоже не однозначно. Ну, кинутся они, например, в приказ за подмогой. Их же всего два десятка. А тут дело темное, происки дьявола, серой пахнет.
— Десятник, — отвечал Гном, — один. Решение принять может сам. Кроме того, это Гришка Лопух, ты его знаешь. В десятники попал без выслуги, сразу при приборе. Молод и очень самолюбив. Так что славой, судя по всему, делиться ни с кем не захочет.
И оказался прав.
Название села сразу в руки Лопуху не далось. Но ему повезло с ходу выведать имя Поротова, и, покрутившись с минуту на месте, десятник решил не возиться с крючками в Поместном приказе, а сразу взять за грудки сдатчика, благо жил тот буквально по соседству.
Дальше все покатилось с неописуемой быстротой. Вырвав у ничего не скрывавшего Поротова заветное название и узнав, что находится сельцо относительно недалеко, десятник, видно, сообразил, что успеть туда и вернуться можно еще засветло. После этого он, ни секунды не колеблясь, прыгнул в седло и, даже не озаботившись захватить в слободе хоть пару пищалей, гикнул, и птицей полетел впереди своей гвардии к Живому мосту.
С разбойным посвистом кавалькада пронеслась стелющейся цепочкой сквозь Заречье, миновала скопившиеся в Щупке у досмотра возы с сеном и, горяча коней, ударилась по древней, хорошо наезженной дороге в сторону Даниловского монастыря, помахивая ногайками, пригнувшись к холкам, хмелея от бурлящей в жилах молодой и яростной крови.
— Ну, нам пора, — нарушил молчание Старик. — Будь здоров, Григ. Мы поехали.
— Удачи вам, — сказал Григ. — Счастливо.
— И тебе удачи, — прогудел Барт.
— Не волнуйся, — пообещал Лип. — Все будет в порядке.
И только Лонч ничего не сказал, молча тронул коня.
Отключившись от них, Григ посмотрел на Чаку. Съежившись, она сидела на песке, обхватив ноги руками, уставив подбородок между коленей, и в глазах ее плескалась такая тоска, что Григ, не выдержав, вдруг импульсивно сел рядом и обнял ее за плечи.
— Ну, ну, — сказал он. — Ну что ты, девочка, что с тобой? Не грусти, Чака, улыбнись сейчас же. У нас впереди большое дело. Смотри веселей! Все будет в порядке.
Он сильно прижал ее к себе, свободной рукой погладил по волосам. И тут словно лопнула какая-то незримая струна, державшая Чаку до сих пор. Лицо у нее сморщилось, перекосилось, и из глаз неожиданным потоком хлынули слезы. Уткнувшись головой в грудь Грига, она рыдала в голос, ухватившись за рубаху на его груди, кусала губы, зажимала себе рот и все же никак не могла остановиться.
Григ растерялся. Безуспешно пытаясь успокоить Чаку, он неловко гладил ее худенькие плечи, прижимал к себе, вытирал слезы, но ничего не получалось. Чака рыдала навзрыд, повторяя в отчаянии: — Это конец, Григ, это конец. Они погибнут, они все погибнут!
Чаку била истерика, и не зная, как ее остановить, Григ взял в ладони ее лицо и стал целовать его, как бы желая высушить текущие по щекам слезы. И прежде, чем он осознал, что происходит, Чака вдруг взглянула на него, глаза ее распахнулись и трясущимися еще губами она прижалась к его губам. — Люблю, — услышал он. — Люблю, давно люблю, Гаврюшка, Григ, чурбан ты бесчувственный, милый мой, люблю тебя.
Григ ошеломленно глядел на нее. — А Лонч? — беззвучно выдохнул он. Как же Лонч…
— Лонч! — воскликнула Чака. — Что Лонч?! Господи, Григ, ну что ты говоришь! Неужели ты не видел? Ты ничего, ничего не понимал? А то, что мне даже думать о тебе было нельзя?! Я же не знала, что ты наш! А потом… Ох, как мне плохо было в дороге. А ты! Ты на меня и смотреть не хотел! Я так мучилась! Боже мой, Григ, как же мне было плохо, ты себе представить не можешь!
И она опять заплакала, но на этот раз тихо и легко, и Григ, чувствуя, как плавится от невозможного, неземного счастья его сердце, обнял ее и сжал изо всех сил.
— Чака! — прошептал он, целуя ее волосы, и руки, и шею, и потом оторвав от себя ее заплаканное лицо — щеки, глаза и губы. — Чака, милая, родная, любимая. Господи! Девочка моя, счастье мое, если бы ты знала, если бы ты знала!.. Ты ведь ночами снилась мне, а я, я-то дурак, я ведь думал: Лонч. Солнышко мое! Любимая!
Так они и сидели на берегу, то смеясь, то умолкая, и Григ целовал ее, и она целовала Грига, и он ласково пушил ее короткие волосы, дул в покрасневшие глаза, и она прижимала к щекам его ладони и водила пальчиком по его лицу. Время замерло. Воздух застыл, словно стекло. Это было похоже на сказку, на чудесный сон в волшебную ночь.