– Её здесь не было, – лишь сказал я.
– Мы умерли в одно время. Какой же я дурак! Да пусть сгорят все мои новеллы в адском пламени!
Я молчал. Мне нечего было говорить.
– Я во всём виноват. Неужели я и вправду в какие-то моменты жизни свои вымышленные миры ставил выше реальности, выше моей жизни, выше любви? Я ведь… был так счастлив и без миров, в которых сам себе надумывал проблемы. А она… Соня всегда была рядом, она всю жизнь была рядом, и я люблю её, сколько себя помню. Что со мной было? Водоворот моего больного подсознания затянул меня, я искал ответы на вечные вопросы, которые мне были и не нужны. Они были не нужны. Зачем мне знать, какой смысл жизни, если мой смысл – это она? Зачем я искал другой? В своих работах я решал проблемы глобального масштаба, проблемы бытия, свободы, рабства, одиночества в толпе… зачем… рядом с ней я был свободен, я был не одинок. Почему нельзя повернуть всё вспять?
Я молчал, монотонно орудуя веслом. Волны, казалось, были активнее, чем при прошлом пассажире. Вода была неспокойна.
– Ты сказал, что вы знали друг друга всю жизнь, – произнёс я, отвернувшись от него и глядя в туман.
– Да…
– Как вышло, что за все годы ты не научился хорошо выражать свои мысли при ней?
– Тут… тут всё сложно, – голос был уставший, казалось, что он говорил нехотя, и я упрекнул себя за свой вопрос. – Я идиот, она не при чём. Так вышло, что с детства у меня были проблемы с живыми беседами… с кем бы то ни было. От того-то я и начал выражать свои мысли на бумаге. Так у меня выходило намного лучше. Потом я обнаружил у себя талант к писательству, и стал разговаривать ещё меньше. В итоге Соня стала единственным человеком, кто говорил со мной регулярно… и я наврал тогда ей, что с ней мне… «тем более тяжело». Впрочем, она знала… с ней мне легче, чем с кем-либо другим. Я разговаривал с ней как с собой, и дело как раз-таки в том, что я и с собой-то не всегда находил общий язык, не всегда мог понять себя самого. Поэтому и срывался на ней. Я ссорился с ней по поводу содержания моих произведений, я не понимал, что она пытается вытащить меня из омута моих тяжёлых мыслей. Без неё я бы окончательно потонул в этом болоте и, скорее всего, рано или поздно повесился… Она – мой ангел. Я не знаю, Бог ли распорядился, чтобы эта девушка досталась мне, Вселенная ли, движение её галактик, или просто случай, но я должен быть бесконечно благодарен своей жизни за Софию. Но теперь уже поздно. Я всё потерял. Неужели я больше её не увижу?
У меня почему-то возникло твёрдое убеждение, что они ещё увидят друг друга, но откуда взялась эта мысль, я не знал. Поэтому я ничего не ответил ему. Да и вряд ли его вопрос предназначался мне.
– Знаешь, я ведь действительно написал такой вздор в своей последней новелле… хах… правда, я не помню, как я её писал – вообще не помню, как даже родилась идея, – но помню результат. И он был отвратителен. Но тогда я этого не понимал.
– Что там было? – спросил я.
– Она была права – там я писал о себе. Видимо, весь накопившийся ком сомнений, вызванных размышлениями о материях мне неподвластных, достиг вершин моего сознания – он должен был вырваться наружу. И он вырвался, именно таким образом. Тот герой – это я, и в то же время не я… не знаю, как лучше сказать, это очень сложно, – и он смолк.
– Я постараюсь понять, – ответил ему я. – Мне хочется верить, что на это я способен, и может быть, эта роль не менее важна, чем перевозка людей на лодке.
– В личности человека, что я создал, уживались сразу две сути: тот я, кем я являлся в реальности, рядом с Соней, блаженно-счастливый, пусть и не всегда осознающий это; и тот, кто жил внутри меня, питаясь моим страхом, страхом перед вселенским хаосом – эта тёмная тень просто источала из себя презрение ко всему окружающему, сомнение во всём, сомнение в любви и жизни. В персонаже новеллы шла война между двумя сторонами – мотив банальный, избитый до невозможности в культурном наследии человечества, но актуальный во все времена. И для меня изображение этой борьбы было даже не просто средством к изложению различных мыслей, живших во мне, скорее, нет, написанием произведения я сам вёл борьбу. Но я не помню, как писал всё это, ей-богу, не помню, хоть убей, – он усмехнулся, видимо иронизируя над последними словами своей реплики. – Трагедия моего героя – и меня – была в том, что первоначальная личность, душа, рождённая для счастья, сдалась и была побеждена страхом. Победил хаос, и герой мой отверг даже любовь всей своей жизни – не помню, как звали ту девушку, что, разумеется, была близняшкой моей Сони. Человек произнёс свой ужасный монолог о бессмысленности всего, поправ ногами всё, что с детства было сакральным для него самого! Он сказал тогда, что единственная гармония, которая только и есть во всём – это отказ личности от тщетного боя и уход в себя, в подсознание, с дальнейшим сладостным ожиданием вечного небытия… – он замолчал и взглянул на меня, горько усмехнувшись. – Видишь, что я наделал. Моя Сонечка всегда говорила, что мысли материальны, пусть даже и не в привычном смысле… Таким я его и запомнил – виновника смерти любимой, то есть себя: сидящим в тени возле распахнутых двустворчатых дверей, в огромном зале с винтовой мраморной лестницей, сидящим и лицезревшим хаос безумным взглядом своих чёрных глаз.