Дима окончил свой рассказ, а я всё смотрел в туман и обдумывал его историю, тяжёлую как страх человека, страх навсегда потеряться в заколдованном лесу, над которым висит вечная ночь.
– Своей слабостью я всё испортил… – заключил он и посмотрел на меня. – Что ты думаешь обо мне?
– Никто из людей никогда не казался мне чудовищем, – сказал я, припоминая, что всегда забываю своих пассажиров, что не помню их истории, и выходит, не могу утверждать что-то наверняка. От этой мысли мне стало не по себе, ведь я не хотел врать, но и понимал, что мне нужно выговорить какие-то слова. Внутренне чувствовал это. – Ты не должен винить себя. Я вижу, что ты никогда не желал зла своей любви.
Он ничего не ответил, и мне стало немного легче. Когда в последний раз я ощущал себя так неловко, выслушивая человека? Я помню лишь, что моя суть – хладнокровие и невозмутимость, таким я существую целую вечность, таким и должен оставаться навеки. Но почему я чувствую, что хладнокровие моё вытесняется чем-то другим? Да, я и прежде сопереживал людям, какими бы они ни были, но никогда не было во мне столько беспокойства. Должно быть, это особенный пассажир. Я не знаю. Я ничего не знаю.
– Туман сгущается. Сейчас ты увидишь ещё одну картину, – произнёс я и приготовился наблюдать.
Я увидел мальчиков и девочек лет пятнадцати. Их много, они смеются и разговаривают около большого кирпичного здания. Я увидел Диму, юного, чуть пониже ростом, чем сейчас. На его лице волнение, но в глазах – чувственный огонь. Он ни с кем не разговаривает, проходя мимо остальных подростков, остановившись лишь возле зелёной ограды на достаточном расстоянии от всех. Он тяжело вздыхает и поправляет рукой свои волосы, которые никак не желают лечь, как ему надо. Вдруг он замирает и смотрит перед собой. Это Соня, и конечно, она гораздо младше, чем была в первом видении; но здесь она не менее красива: карие глаза, поражающие глубиной и какой-то тайной, скрывающейся в них, пухленькие алые губы, причём нижняя – слегка прикусана зубами, как и тогда, десять лет спустя. Её волосы так же взяты в хвост. Белая рубашка прекрасно сочетается с чёрной юбкой.
Дима ждал её, но не мог выговорить и слова, когда она поравнялась с ним.
– Спасибо, что подождал, – сказала она, улыбнувшись. – Пойдём, – она бодро пошла вперёд, и Дима, хоть и старался держаться вровень, оставался немного позади.
– Мне ещё нужно в магазин быстренько забежать – мама просила масла купить, – весело говорила она, легонько размахивая сумочкой, а Дима наконец почувствовал, что собрался с мыслями, и может сделать то, что собирался, совершить подвиг. Настоящий подвиг.
– Соня, мне…
– Погулять сегодня не получится, Дим, если ты об этом. Мне нужно сестру отвезти на рисование, а потом у меня тренировка. Ну, ты знаешь.
– Да, знаю, – невесело отозвался тот, понимая, что былой настрой ускользал, как песок сквозь пальцы. Но он осознал, что если не скажет сейчас, то в ближайшее время точно не сможет.
– Соня, я должен… мне нужно сказать… кое-что, – проговорил он, чуть не задохнувшись.
Девушка сбавила шаг, бросила на него секундный взгляд и улыбнулась. Но он этого не видел, поскольку смотрел прямо под ноги.
– Я не знаю, как мне лучше… я давно хотел сказать, но… может быть, это глупо, и я сомневаюсь… – он вздохнул, но Соня ничего не отвечала, лишь ещё сбавила шаг и смотрела теперь тоже под ноги.
– В общем, мы хорошо общаемся только с прошлого года, но я давно… следил за тобой… нет – обращаю внимание… нет. Боже, что я несу… ладно, забудь, что я сказал, мне нужно…
– Нет, – вдруг сказала она серьёзно. – Продолжай.
– Сонь, я… я не знаю, как… – он набрал полную грудь воздуха и на выдохе выпалил:
– Ты мне очень нравишься. Я люблю тебя, – он тут же потупил взгляд и уже не нашёл силы поднять взгляда. У него затряслись колени, и Дима ощутил горячий прилив стыда. Прежде всего за свою неуклюжесть. Они остановились. Дима смотрел вниз и уже проклинал себя за то, что вообще затеял всё это. Он думал о том, что теперь всё пропало, что теперь она не будет смотреть на него как прежде и, может быть, перестанет с ним общаться. Он станет одиноким и никому не нужным. Один со своими ужасными стихами и бредовыми сочинениями. Рой этих мыслей витал в сознании парня, а он всё смотрел на асфальт, еле дыша.