Он не успел назвать место, но это уже было известно и без его пожеланий.
Его отпустили.
Листопад, вернувшись, долго смотрел на перекрывший проход обломок скалы, из-под которого выбивалась натоптанная тропа.
Глава 3
А электричества в доме не было.
Была огромная русская печь, не беленная кто уж знает с каких времен, занимающая четверть единственной комнаты. Были лавки и полати, и серый мох-конопатка висел по углам бородой.
Теперь понятно, зачем Инке понадобилось тащить с собой едва не полную упаковку свечей. Она расставила их повсюду, и свет их он отрезал, как ножом, выйдя сейчас на темное крыльцо и прикрыв за собою дверь.
Рассвет все не наступал.
— Ступеньки шатаются, осторожней, — сказала Инка ему вслед.
— Я помню.
Язык ольховника вдавался в поле, где была тропинка, по которой они пришли. Рядом с ольховником начиналось болото. В поле чернел одинокий стог с торчащим из его макушки центральным шестом — стожаром.
Другие дома этой полузаброшенной деревни тянулись короткой цепочкой позади, он отвернулся от них. Почему-то захотелось просто постоять на крыльце посреди тишины.
Он не хотел ехать сюда. Как ни крути, а двести семьдесят километров, да десять от станции, да два пешком. Ну, положим, от станции-то их подкинул частник, из тех, что всегда дежурят, поджидая московский поезд. А с другой стороны — время, а с другой стороны — необходимость вернуться…
Правда, у всех медалей есть еще и третья сторона.
«Проявившись» непосредственно у Инкиной двери, на лестнице, где, казалось, они расстались только что, он даже не размышлял, не взглянул по сторонам. Просто надавил квадратную панельку звонка.
«Оглядываться да обдумываться будем позже, если шалапутной девки дома не окажется, что скорее всего, потому что там непривычно тихо. Черт с ними, и за плечо смотреть не стану, хоть сто соседей рты разинули. Материализация духов им и раздача слонов. День сейчас или ночь? Весело, если у нее кто-то. Ну, берегись, шалава. Вкачу… Инка-то тебе чем виновата, ты ж и с дороги не предупредил… Да что, правда, что ли, ночь, спит она?!»
Второй раз ему звонить не пришлось, потому что Инка открыла. И прислонилась к двери, словно сразу обессилев.
— Те же и Командор, — внезапно охрипнув, сказал он. — Прекрати моментально реветь, что за манеры? Меня впустят, или я уже на медовый месяц напоролся?
— О Дон Гуан, как сердцем я слаба… — Инка посторонилась, одновременно вытирая глаза и шмыгая носом.
За окнами знакомой квартиры, куда он вошел все-таки не без удивившего его самого волнения, была ночь, а точнее сказать, вечер.
«Не очень поздний вечер», — сориентировался по множеству горящих окон в окружающих домах и обилию транспорта на проспекте. Никого больше в квартире, Инка одна. Что странно. Еще более странно, что и впрямь — проигрыватель молчит. Пожалуй, молчащим он его видит впервые, всегда надрывался, и только угроза вышвырнуть лазерную штучку прямо сквозь двойную раму с восьмого этажа заставляла Инку глушить звук.
И уж совсем странно, что опять Инка стоит в дверях, прислонясь, из прихожей в комнату, завернувшись в огромный шотландский плед с толстой, как разжиревшей какой-то, бахромой, и не лезет целоваться-обниматься. На софе, переплетом кверху, книга. Инка и книга. Совсем новенькое. Свет зажгла, а то сидела со свечкой.
— Ночь, луна, свеча. Татьяна и вольнодумный роман, — сказал он, остро начиная чувствовать себя не в своей тарелке. — Или я помешал, так скажи.
— Сколько… — Инка прокашлялась, окончательно отирая мокрые щеки. — Сколько ты собираешься у меня пробыть? Нет-нет, я только имею в виду, скольким временем ты располагаешь? Ты сам, об этом только…
«Как всегда», — чуть было не ляпнул он. Вслух:
— Скажем, два дня. — Поправился: — Полтора, чуть больше, может быть. Если здесь, у тебя, то точно два. Двое суток по часам.
— Здесь у меня не получится, но я знаю, куда…
Инка сбросила плед, заходила по комнате, полезла в шкаф, оттуда на пол вылетела объемистая сумка, в нее полетели вещи.
— Эй, — позвал он, — меня уже не поцелуют? Мне что, уже не рады? Так я — поворот оверштаг, и пошел.
— Тебя поцелуют, — донеслось из шкафа. — Тебе рады, пожалуйста, не уходи. С антресолей достань коробку, в ней полсотни свечей. Там, куда мы поедем, будут нужны.
— Мы поедем, вот как? Ну, вы меня заинтригова-али…
Он решил не сопротивляться. Но на антресоли не полез, а прошел сперва на кухню, где привычно сунулся в холодильник.
Сказать, что обыкновенно у Инки в холодильнике бывало изобильнее — не говоря уж о прошлом дне помолвки, — означало ничего не сказать. Решетчатые полки и нижние выдвижные ящики украшали пара микроскопических свертков, надорванный пакет кефира, обломок колбасы в толстой оберточной бумаге поры социалистического абсолютизма, десяток яблок, керамическая масленка с древними отложениями масла, размазанными по всей внутренней поверхности. О! Бутылка водки в кармашке дверцы.
— Але, хозяйка, а чего так тратисси, подешевше
А водочку взять не могла? — Он оторвал ногтями «бескозырку», налил себе полный чайный бокальчик. — Дешевле не бывает, — отозвалась Инка из комнаты. — Выпьешь — за свечками лезь, нам надо исчезнуть поживее.
— Насовсем исчезнуть? — спросил он риторически, берясь за бокальчик. Медленно перелил в горло вонючую дрянь. «А ты вроде опять попал», — сказал себе, мучительно закусив жухлым яблоком.
Настало время проверить собственную экипировку. Одет точно так же. Первым делом ощупал шарфик, потом провел по карманам.
Шарфик был на месте. Бумажник был на месте, а когда раскрыл, убедился, что и все положенное содержимое тоже там. Полтора миллиона сотнями («Черт, так и болтаться мне тут, видать, не доходя до Нового года, путаться в нулях»), полтысячи «зеленью» да пять беловатых десятифунтовых банкнот. Карточки. Паспорт.
Скинув куртку, прощупал средний шов. И футляр с НЗ на месте, желать больше нечего. Кстати, мог бы и по весу догадаться.
«Полный отпускной комплект», — подумал удовлетворенно.
— Хочешь на одни сутки на Багамы? — спросил появившуюся по-дорожному одетую Инку.
— За сутки туда не обернуться, Иван. Ты свечи достал? Поезд через два часа, а нам еще билеты купить и с собой всякой всячины. — Инка шагнула
вплотную, коротко поцеловала. — Я ждала, как обещала. Я ждала тебя, Ванечка.
Он хотел уже взъяриться — что происходит, может она объяснить?! — но потом подумал: да ему-то не один ли…? «Месье Жан» вносит разнообразие, только и всего. Еще и благодарен ему должен быть.
Одно он все же сказал:
— Но мне надо вернуться сюда послезавтра. Именно сюда, к тебе, или хотя бы к твоему дому. В это самое время, даже чуть раньше. Это мне надо железно, ты понимаешь?
— Я понимаю, — сказала Инка, — ты успеешь. Налей нам на стремя, да всю разливай, не оставлять же врагу.
Ему припомнилось, что да, Инка пить умеет и может. Забавно, эта девчонка становилась для него загадкой, которую по-настоящему интересно разгадывать.
— У тебя сегодня имидж бедной студентки? — не преминул съехидничать он и, не дождавшись ответа, добавил: — Нет, с тобой как в сказке, чем дальше, тем сильнее дух захватывает.
— Путаешь ты две разные поговорки.
— Ага, — подтвердил сквозь прожевываемую колбасу, — это я нарочно.
— С тобой, между нами говоря, тоже не как в букваре. Но если бы ты сейчас не появился, Иван, очень может быть, что со мною дальше бы вообще ничего не было.
— Это как?
— А так. Иван, я для тебя хоть что-то значу?
— Та-ак. Прибыли, значит, на конечную станцию…
Заметил, что Инкины губы прыгают.
— Уходим так уходим, по пути расскажешь. Где антресоли-то твои?…
Ему досталась сумка с вещами, Инка взяла пустую — для «всякой всячины». Выходя, из внезапного любопытства перевернул книгу, отодвинутую Инкой на угол софы во время сборов.
Затрепанный, не новый не блестящий тиснением, лаковой картинкой или пленкой томик Пушкина. «Маленькие трагедии».