— У меня.
— И именно помолвка, а еще не свадьба? — Он Понял про торт. — И во сколько же?
— Да вот часа через два первые гости начнут идти.
— Ну ты даешь, — только и нашелся он. — Спохватился: — Погоди, а почему не в доме жениха, как положено? Невеста-то вроде как непорочной должна быть, а значит, и в дом к ней жених ни ногой. Или я путаю?
— Не знаю, что и ответить вам, сударь мой, — сказала Инка, потягиваясь в притворной задумчивости. — Похоже, я допустила ошибку, допустив вас к утреннему приему… тьфу! «Допустила, допустив» — ляпсус, снимается. И вообще все снимается!
Сбросив простыню, она с воплем «Гоп-ля-ля!» повисла у него на шее.
— Здравствуй! — Она назвала его по имени. — Не поздоровались ведь еще, не успела я дверь открыть, как оказалась в койке.
Имя, которое Инка произнесла, не было настоящим.
Выполнив работу, которую делал теперь, он, если так можно назвать, обращался с вопросом. Ему опять-таки, если это можно так назвать, отвечали. Если — нет, тогда он снова выполнял свою работу и снова спрашивал.
В случае положительного ответа детали его не касались. Он просто оказывался здесь в таком виде, в каком надо, в каком ему разрешили здесь бывать. Собственно, внешность у него оставалась без изменений в сравнении с тою, с которой он был когда-то просто обыкновенным живущим в этом Мире человеком.
Разумеется, это было недоступно пониманию. Или, наоборот, совсем просто, но тогда непереносимо жутко.
А та работа, что он выполнял… Там, где это происходило, Времени не было. Совсем. Там было нечто иное.
Он решил остаться на сабантуй. Инка уговорила.
Не очень-то он представлял свою роль на этой помолвке, но любопытство разобрало: с мужьями ему прежде, давным-давно, когда-то, сталкиваться приходилось, а с женихами еще нет. С одним мужем даже водку пили на предмет возвращения супруги, которая, кстати сказать, была уже не с ним, а с кем-то еще, и мужу следовало пить водку там.
Наскребя в себе остатки порядочности, он все же предостерег Инку:
— Девочка, не дури. Из-за собственной, — и назвал предмет своим именем, — можешь испортить намечающуюся личную жизнь.
— Чего ты про мою личную жизнь знаешь, — отпарировала Инка. — Может, она у меня только в, — и она тоже назвала предмет своим именем, — и расположена?
Порядочность кончилась, он не мог не воспользоваться столь прямым предложением, и еще час они провели в постели.
Впрочем, к началу «хода гостя» все уже было пристойно, Инка застелила белье хрусткое, «ненадеванное», и на китайском покрывале было столько (же морщин, сколько их на койке образцово-показательного воина. Сперва он чинно пил чай, а с приходом первой пары — молодые, Инкины ровесники, с тихим младенцем в рюкзачке на папином животе — был мобилизован на устройство стола.
«Итак — «месье Жан». Музыка, танцы… Да ведь до полуночи времени еще много. Нет, даже не в полночь, сакраментальный час, мне надо успеть до двух».
Он с готовностью ставил тарелочки и открывал баночки, нарезал и раскладывал. Что-то такое шутил со все прибавляющимися помощницами, чьи спутники — в основном очень молодые мужья с младенцами, как один тихими и рюкзачковыми, — сбились в комнате на («еще неостывшей», — подумал он) софе и обсуждали свое. Как он урывками разобрал — что-то компьютерное.
Представлен он всем был по имени-отчеству, но молодые мамы-помощницы уже называли его просто по имени, хоть и на «вы», конечно. «Разумеется, разумеется, Наташа, Ольга, Марина, какие могут быть вопросы, пожалуйста, с Инкой мы тоже по именам…»
Отчего-то последнее им всем сильно понравилось.
Инка появлялась то там, то тут. Что уж там делала, неизвестно, а здесь, на кухне, не столько участвовала в процессе, сколько следила зорким поголубевшим глазом, чтобы подружки в непринужденном общении не зарывались, не вольничали, глазками не стреляли, крутыми бедрами в обтягивающих джинсах не терлись, молодые крепкие груди в вырезах, нагибаясь у него перед носом, не демонстрировали.
Он оказался единственным мужчиной на кухне.
«Кухонный мужик — похоже, это снова становится модным».
Подружки были, между прочим, вполне. И сами вполне, и готовы вполне; нет, нет, он не пользовался своим взглядом. Только одна, Ирена, что ли, родами располнела, но и та была вполне. Остальные же вызывали у него ассоциации со стайкой подтянутых голливудско-бродвейских хищниц. Модельки, вышедшие в тираж или недотянувшие, еще что-то подобное. Студийно-околостудийное, в общем.
«Да, собственно, почему именно голливудско-бродвейское? — подумал он. И ответил: — А потому, что у тебя другой ассоциации и быть не может, старичок. Старичок. Ну даже смешно. Вот именно. И почему бы не модельки? Ты ж Инку не знаешь вовсе, откуда тебе подружек-то ее знать? Фотульки-живописьки какие-нибудь, и все… Однако ты уже хорошо окунулся в «месье Жана», одни уши торчат…»
Задвинутый столом в самый угол, он опять что-то прилежно нарезал. Он сам попросился сюда — «а то всю кубатуру вам занимаю, девочки». Теперь он вспомнил об обещанных «месье Жаном» развлечениях и шепотом, улучив момент, попросил у худенькой рыженькой красавицы Дарьи стакан «Смирноффской».
Ох, занялся бы он этой Дарьей, стриженной под мальчика. Французский стиль, точеная фигурка!
И стиль не очень-то его, и фигурка не очень-то точеная, но глаза… За них можно простить и отдать все-все-все и сто Миров в придачу.
Дарья заговорщически мигнула и, свернув головку тому штофу, что был оставлен на второй круг, соорудила стакан. Тяжелый, хрустальный, в нем было ровно в двадцать раз больше льда, чем напитка.
Протягивая, нарочно сделала так, чтобы он непременно дотронулся до ее пальчиков, обнимавших широкий резной бок. Задержав руку, шепнула скороговоркой телефон, хотела повторить, но он качнул головой.
— Ваш я запомнил с первого раза. — И, опустив на миг веки, добавил к другим, перенеся на почетное место в первом десятке.
Звонок возвестил о прибытии жениха. Так, по крайней мере, можно было судить по переместившейся основной массе голосов из комнаты в прихожую, где их стало слышней сквозь музыку, которая страшно раздражала его с самого начала.
Звездноглазая Дарья в передничке тоже удрала, и он, воспользовавшись безнадзорностью, приподнял стол, взявшись со своего края, и отставил его, чтобы дотянуться до холодильника. В стакане, составленном по его вкусу, водка и лед имели обратное соотношение.
— Папа! — услыхал он Инкин голос и мгновенно понял, что удумала эта стервоза.
— Папа, что же ты не встречаешь нас с Жоржиком?
Он спокойно подавился, поперхнулся, выплюнул лед, затем мелкими глотками — крупно глотать не позволяла лента на горле — допил водку и только тогда повернулся.
Рядом с длинноногой фотомодельной Инкой стоял пухлогубый пухлощекий молодой человек ниже ее ростом.
На пухлощеком пухлогубом молодом человеке был джемпер, из-под которого выпирал животик.
Животик молодой человек прикрывал букетом, кажется, собираясь преподнести его не Инке, а ему.
Из-за плеча молодого человека выглядывала… решил: мама, соотнеся явное сходство и разницу в возрасте.
Тогда он посмотрел на Инку.
Инкины голубые глаза молили, Инкины голубые глаза кричали. Они обещали все то, что он отдал бы Дарье, и еще больше. Только пойми, только помоги, только поверь! Это никакой не розыгрыш и не глупый фарс, я и не думала издеваться над тобой и унижать тебя, я не обманываю тебя сейчас и не обманывала раньше, между нами было все ясно с самого начала, и потом я сделаю все, что ты скажешь, выполню все, что захочешь, а сейчас — надо!..
— Прошу извинить, — сказал он бархатным голосом, отставил стакан и представился. — Меня сегодня дочка по хозяйству направила.
Вокруг него завились, его окружили, его потащили, ему сунули букет, который он не глядя сунул Инке, его знакомили с округло-оценивающей мамой, с замешкавшимся в прихожей бородато-волосатым папой, и вообще все напоминало давние-давние сцены семейных сходок «на праздники», когда тому, в кого он сейчас вернулся, самому было двадцать лет.
Был стол, слова, поздравления, выпивка-закуска, и казалось, присутствует он не на репетиции, а на настоящей свадьбе, не хватало только воплей: «Горько!»