— Дубина, — сказал женский голос. — Идиот.
— Я не знал, что она съемная, — ответил мужчина растерянно. Харон остановился послушать.
— Дегенерат, олигофрен! Скотина. Теперь вся Палатка провоняет керосином. Свинья. Боже, неужели мне придется мучиться с тобой и здесь? И на том свете от тебя одни неприятности.
— В ней должна использоваться солярка, по-моему, — неуверенно сказал мужской голос, и раздались звуки, как если бы жесть терли о жесть. — Не надевается. — Мужчина зашипел, снова громыхнуло, упав, металлическое. — Горячая, черт!..
Полог палатки был неопределенного пегого цвета. Из-под него, натянутого прямоугольным домиком, вел двойной тамбур. Похоже, это и есть искомое. Харон шагнул вплотную к палаточному боку.
Подобные сцены в лагере были чрезвычайно редки. Вместе с гаснущей памятью о прошлой жизни между мужчинами и женщинами утрачивались и брачные узы — если кто-то попадал сюда вместе с супругом. Дело было даже не в прекращении способности и потребности в физической любви. Распадались связи. А с ними и все сопутствующее.
Он поглядел с одного бока палатки, с другого. Да, действительно, когда-то она была желтой. Но где что-нибудь похожее на печку?
Словно в ответ раздался женский голос:
— Зачем ты затащил ее внутрь, болван?
— Я думал, так будет теплее. У меня зуб на зуб не попадает.
— А я ничуть не мерзну. Просто перестаю замечать холод. Я ощущаю настоящий комфорт. Почему ты не можешь, как я? Никогда не обладал силой воли. Всегда был слизняк. Мразь.
— Пожалуйста, перестань, Марго, — взмолился мужчина. Пробормотал невнятное. Потом: — Смотри, она так и продолжает работать, хотя в бачке нет ни капли. Поразительно. Как это получается? Внутренний цилиндр накален до малинового, и вентилятор гонит воздух, но чем он питается? Попробуй,
как тепло. Слышишь, Марго, погрей хотя бы руки, хочешь?
— Я в этом не нуждаюсь, — отрубила Марго. — Имбецил.
«Что-то больно разнообразно она ругается, — подумал Харон, переступая с ноги на ногу, — ни разу еще не повторилась».
Теперь он различал не такое уж слабое гудение внутри. Звук был слишком ровным, поэтому сперва он его даже не выделил из окружающего не менее ровного безмолвия с далекими привычными шумами лагеря. Они неслись из центра. На окраинах всегда бывало тише.
— Я только хотел сказать, что ты можешь не опасаться запаха гари. Ее просто не будет, хотя я решительно не понимаю…
— Что бы ты понимал! «Он не понимает»… Что бы ты понимал и что бы ты без меня делал, скажи на милость? Вот что ты собираешься делать?
— Я попробую приладить трубу обратно, хотя…
— Тупица! Я спрашиваю, что ты собираешься делать вообще? Как мы будем выпутываться из этого положения, в которое ты нас загнал? Ведь мы… ведь я очутилась здесь по твоей вине. Если бы ты не напился, как последний сапожник, мне не пришлось бы вести машину. Если бы мне не пришлось вести машину — машину! Боже! да твой драндулет давно нужно было списать в металлолом! — не провалились бы тормоза. Если бы не провалились тормоза, мы спокойно доехали бы домой, а не… не сюда.
— Если бы за рулем был я, тормоза провалились бы точно так же. «Мерседес» старенький…
— Нет, не провалились бы! В конце концов, этот столб пришелся бы на твою долю! Страх какой, до сих пор перед глазами стоит…
— Не понимаю, в чем разница, ведь я сидел рядом. Если бы мы поменялись местами и ты села справа…
— Я бы села сзади! — Послышались всхлипывания.
— Марго… Не надо, Марго. Ты ведь тоже была порядком на взводе, что уж теперь говорить.
— Подумаешь, лишний коктейль!
— Ты пила коньяк, Марго, — сказал мужчина устало. Возобновился скрежет жести о жесть. — С коктейлей ты начала. Как обычно.
Марго долго не отзывалась, и Харон, которому надоело торчать под палаточной стенкой, уже хотел войти, но тут голос Марго произнес:
— Отсюда можно выбраться.
Мужчина промолчал, и она повторила громче:
— Отсюда можно выбраться, ты слышишь меня? Мне сказали знающие люди. Отсюда выбирались… возвращались, есть ход.
— Марго, не сходи с ума. Ты же сама прекрасно представляешь, где мы находимся, только что говорила. Кто отсюда выбирался? Куда? Как?
— Есть ход! — Голос Марго зазвучал тише, но напористей. — Мне сказали те, кто знает точно. Он… — невнятно, — …кроме корабля. Обратно в горы. И там выводит. Надо только убедить, уговорить, предлагать что-то бесполезно, ему ничего не надо. К сожалению. А то бы я…
— Уж это конечно, — сказал мужчина. — Ты бы не растерялась. Тебе не привыкать.
— Перестань!
Харон почти увидел, как эта женщина досадливо отмахнулась. Она представлялась ему маленькой шатенкой, хорошенькой, как куколка, с лучистыми порочными глазами, вертлявой и злой. А муж был большой, рыхлый, может быть, с рыжей неаккуратной бородкой.
— Тебе, в конце концов, не привыкать тоже. Мы скажем, что у нас остались двое малышей. Или трое. Что они без нас пропадут. Хотя бы без одного из нас. И старуха мать… Ведь моя мама еще жива. Должно же в нем сохраниться что-то человеческое.
— И этот кто-то один будешь, конечно, ты. Откуда ему знать, что ты уже четыре года, как упрятала старушку в богадельню.
— Прекрати! — Марго зашипела, как рассерженная кошка. — Это называется геронтологический пансионат для страдающих некоторыми нервными…
— Это называется сумасшедший дом. Старуха молодец, что еще держится, другой на ее месте давно бы переселился куда-нибудь сюда. Твоя идея насчет выбраться — чистой воды бред. Карету тебе подадут, чтобы отсюда вывезти? Да и вообще… то, что мы все-таки умерли, — это нам за грехи. Я не собираюсь больше заниматься тем, чем мы занимались там. С меня хватит. Уж лучше — здесь, что бы ни было уготовано.
— Да? А ты видел, что происходит с теми, кто здесь давно? Видел, какие они? Знаешь, что говорят про Тот берег? Тут есть один, Локо его зовут, я ходила, слушала. Радуйся, что я успела все разузнать так быстро. У нас есть шанс, понимаешь?
— Марго, не глупи. Это ты не понимаешь. Выдумываешь какое-то приключенческое кино, а это все по правде. Тот свет есть, вот он, и за грехи будет воздаяние. Мы умерли, погибли, разбились в автокатастрофе! Нас уже нет. Наш разговор — это разговор двух бесплотных душ, если только у нас с тобой, после всего, что мы творили при жизни, еще сохранились души. Это наше искупление. Мы должны пройти его до конца. — Мы бесплотные? Посмотри на меня. Посмотри на себя. Ты мерзнешь, ты греешь руки, ты все чувствуешь — это бесплотность?
— Не знаю, Марго… Сколько мы уже здесь, а я не ощущаю совершенно никаких обычных потребностей, желаний… Я даже тебя не хочу.
— Виктор, Виктор, слушай меня, очнись, мы должны вернуться. У нас только-только все пошло, мы только-только начали зарабатывать настоящие деньги…
— Деньги… Они всегда стояли для тебя превыше всего. Грязные деньги. Кровавые деньги.
— Пусть! Пусть так. Деньги всегда грязные, а где грязь, там v. кровь. Послушай, Виктор, я договорилась с этими, пятнистыми, страшными, и еще кое с кем… Он придет к нам сам, он зайдет за нами и скажет… Смотри, я кое-что сохранила… В нем шесть карат…
Дослушав до этого места, Харон решительно направился в двойной тамбур палатки. Коль уж настал твой выход, нечего заставлять ждать партнеров и публику.
Ему не понравился подслушанный диалог. Что-то в этом разговоре было неестественное, наигранное. Как в слишком аккуратных, неповторяющихся, книжных каких-то оскорблениях Марго своему Виктору.
«Но эти двое — совсем-совсем новенькие, — подумал он, переступая порог. — Точно, без меня была новая партия. Значит, я все-таки по-настоящему отсутствую, это никакая не иллюзия, сброс психического напряжения, который мне устраивают после особо сильных нагрузок. Это важно, да-да, это — важно…»
— Что, братцы-кролики, заждались? Покойнички мои дорогие?
Оглянувшись, Харон уселся на подобие стула.
Внутреннее убранство палатки роскошью не отличалось. Тут везде было так — очень скудно и примерно одинаково. Не стоило внимания.