Не выдержав боли, душа её удалилась в мир без света и звука, без чувств и ощущений, без слов и без движений. Не ощущая более ни боли, ни тепла, ни холода, ни собственного тела, она дрейфовала в бесконечной тьме, и впервые за много мучительных дней ей было спокойно и уютно, как младенцу в чреве матери. Иногда до неё доносились какие-то отдалённые размытые непонятные звуки, но она не обращала на них внимания. Её было хорошо здесь, и она не хотела возвращаться в мир боли и страданий.
Проходили дни, или часы, а может года, так как в этом мире не существовало понятия времени. Но всё чаще и чаще её стало что-то беспокоить, словно зудение водяной мухи над ухом в сонной тишине уютной спальни. Хариесс пыталась игнорировать это зудение, но, помимо воли, начала прислушиваться, уловив в далёком тихом звуке что-то знакомое. Не привыкший к бездействию разум начал анализировать невнятный голос, выискивая в памяти соответствия произносимым словам. Одно слово повторялось чаще всего. Слово казалось знакомым, но разум никак не мог его распознать. Это беспокоило и раздражало. Голос нарушал её покой. Слово, которое она не могла понять, словно колючка, царапало разум, пока память не проснулась окончательно и не выдала нужную информацию. Она узнала и голос, и произносимые им слова. И когда девушка всё это осознала, благодатное ничто отвергло её и выбросило в реальный мир, как водные глубины выталкивают погружённое в них тело.
Хариесс открыла глаза и увидела над собой полные страдания и любви глаза Ульмы. Разлепив сухие губы, произнесла первые осознанные слова, за много дней бреда, криков, стонов и мёртвого молчания.
– Ульма… Ты…
Глаза рабыни округлились от удивления, а затем наполнились слезами радости.
– Слава Небесам и Богине-Матери! Вы очнулись, госпожа! – воскликнула она.
Хариесс вновь смежила веки и прошептала:
– Хочу спать…
И тут же вновь погрузилась в нежную тёплую тьму. Но теперь не в бездушную, бездвижную, уводящую от жизни тьму. А просто в сон – глубокий, без сновидений, исцеляющий сон.
С этого момента здоровье Хариесс пошло на поправку. Она уже не бредила, не впадала в беспамятство, не отключалась в мёртвой неподвижности. Она спала, спала и спала; в перерывах между сном ела, пила, испражнялась. Преданная Ульма кормила её горячим бульончиком или протёртым овощным супчиком, выносила из-под неё горшки, обтирала её тело влажной губкой и переодевала в чистую одежду. Хариесс не задавалась вопросом, где она и что с ней, и почему рабыня выглядит такой измученной и похудевшей. Голова её ещё плохо соображала, но память потихоньку восстанавливалась. Она узнавала почти всех, кто заходил в комнату, начала понимать, где находится, а затем вспомнила и всё остальное. На пятый день после первых произнесённых слов, она спросила:
– Сколько я была в отключке?
– Двадцать и один день.
– Рана так тяжела?
– Вас отравили ядом ядозуба, госпожа. Если бы не доктор Орзит, личный лекарь Его Высочества, вы бы умерли. Он хорошо знается на ядах, и буквально вытащил вас с того света.
Этот разговор утомил девушку, и она снова уснула. Она была ещё очень слаба, без помощи Ульмы не могла поднять даже руку. Но доктор Орзит уверил её, что слабость и онемение со временем пройдут.
Кроме лекарств, прописанных доктором, и горячих похлёбок Ульмы, девушке назначили специальный массаж. Каждое утро и вечер приходил помощник лекаря и разминал ей каждую косточку и каждую мышцу. Вначале эти болезненные процедуры вызывали только раздражение, но со временем девушка заметила, что после них ей становится лучше. Она уже могла двигать руками и ногами без посторонней помощи, могла самостоятельно повернуться на бок или приподняться на локте.
Прошло ещё декады две, прежде чем Хариесс, поддерживаемая преданной Ульмой, смогла самостоятельно встать с кровати и пересесть в специальное кресло на колёсиках. Рабыня вывезла её на балкон, чтобы она могла подышать свежим воздухом и насладиться теплом солнечных лучей.
Ещё через несколько дней Хариесс начала восстанавливать силы по собственной системе. Сначала она выполняла простейшие упражнения лёжа, затем сидя, а потом встала с постели. Ульма всегда находилась рядом, готовая помочь, подхватить, поддержать. Из рассказа доктора Орзита, Хариесс узнала, что, как только её привезли в Лоэрдан, и по городу распространились слухи о происшествии на острове, рабыня тут же примчалась во дворец и сумела добиться аудиенции у доктора Орзита, которого уговорила взять её в сиделки к госпоже. И доктор, и принц уже знали, что под мужской одеждой скрывалось женское тело, и это поразило их до глубины души. Так как Хариесс была без сознания и не могла ответить на их вопросы, Геолайт лично допросил рабыню, и Ульма честно изложила принцу историю Хариесс Ильбред. Удовлетворив любопытство и видя искреннюю преданность служанки, принц отправил её к госпоже, разрешив находиться во дворце. Доктор также рассказал о самоотверженности рабыни, о бессонных ночах, проведённых ею у постели страдающей госпожи, о слезах и мужестве, когда она помогала доктору кровопусканием и прижиганием изгонять из тела больной яд. Рассказал, как зовущий, молящий, призывающий голос Ульмы вывел её из ступора, в который она впала, не выдержав болезненных судорог, сотрясавших её тело. Если бы не голос рабыни, на который она в конце концов отозвалась, через несколько дней её ступор перешёл бы в смерть. В выздоровление больной не верил уже никто, кроме преданной Ульмы, а принц уже подумывал о похоронных почестях, только не знал ещё, как хоронить Хариесс: как героя или как героиню?
Хариесс и прежде не сомневалась в преданности и любви рабыни, но не знала, насколько сильна её любовь, и как безгранична преданность.
Делая упражнения и поглядывая на стоящую рядом Ульму, ждущую ласкового слова хозяина, словно собачка, виолка впервые почувствовала угрызения совести. Она воспринимала любовь девушки, как должное, в душе даже слегка посмеиваясь над этой любовью. Она предавала её, грубо обращалась, бросала и забывала… Так кто же она после этого, как не животное, не знающее благодарности?
Сев в кресло, чтобы перевести дух, Хариесс подозвала Ульму. Рабыня опустилась у её ног, с любовью глядя в глаза. Хариесс положила ей на голову руку и нежно взъерошила волосы.
– Ульма, хочешь на свободу? – спросила.
Рабыня отшатнулась, словно от удара, и её глаза наполнились слезами.
– Вы хотите избавиться от меня? – произнесла дрожащим от обиды голосом.
– Нет. Я хочу дать тебе свободу, деньги… Отблагодарить за всё, что ты для меня сделала.
– Что я буду делать на свободе? Куда пойду? Где буду жить?.. Если хотите отблагодарить меня, то купите красивое платье, или ожерелье, или гребень для волос, усыпанный камнями… Я видела такой в волосах одной придворной дамы… Но не прогоняйте от себя! Я хочу служить вам и жить рядом с вами, я хочу согревать по ночам ваше тело, подавать по утрам завтрак, расчёсывать ваши волосы и чистить вашу одежду… Пожалуйста, госпожа, не бросайте меня!..
Видя, что рабыня сейчас зарыдает, Хариесс успокаивающе произнесла:
– Я совсем не хочу лишаться твоего общества, Ульма… Но разве ты никогда не мечтала стать свободной?
– Нет. Я родилась рабыней, моя мать рабыня, и мать моей матери… Я не понимаю, в чём прелесть свободы. Мне странно видеть, как люди мучаются, не имея еды и крыши над головой, и при этом не желают отдать себя какому-нибудь господину, который позаботится об их пропитании и жилье. Я всегда не одобряла рабов, которые убегали от своих господ.
Хариесс засмеялась.