Но та и не думала уходить. Вместо этого она подпрыгнула кверху и попыталась вырвать из рук парня тёмный комок. Через речную гладь докатился тонкий прерывистый писк. Аким злобно пнул собаку ногой и швырнул щенка на стремнину. Окрестности огласил надрывный плач Шамки.
– Ты что творишь, гад?!
Харвиг, как был в одёже, прыгнул с крутого обрыва в Стырь. Позади в воду радостно плюхнулся Жарозуб. Но отроку было не до того. Он боролся с течением.
Дюжина сильных широких взмахов, и вот он на середине реки. Здесь она замедлялась, вертелась как колесо. Харвиг набрал больше воздуха и нырнул. Стылая осенняя вода была чиста и прозрачна. И всё же тёмный комочек на дне он заметил не сразу. Лишь когда воздуха совсем не осталось, увидел его, схватил и с хрипом вылетел на верх.
Тем временем братья сгрудились на берегу, высматривая противника.
– Эй, да это подкидыш! – первым догадался Матвей, средний сын мельника.
– Греби назад, Харька! – крикнул Аким. – Не то за кутёнком отправишься…
Харвиг нащупал ногами дно. От ярости его лицо исказилось.
– Агридиг! – угрожающе крикнул он.
Отрок и сам не ведал, что это значило. Странное слово было тем немногим, что он мог припомнить из давних, почти полностью позабытых времён. И всякий раз, затевая крупную ссору, он отчего-то считал нужным произнести его.
На колокольне храма звонили полдень. Лют стоял на красном крыльце и молча наблюдал, как сын запустил в калитку собаку, затем положил в тень под тыном щенка.
– С уловом, сынок! Знатная ныне рыба пошла…
Харвиг приблизился, и князь смолк. Одно око у отрока заплыло, губы наружу. Вся рубаха, даже штаны в крови.
– И кто в этот раз?
– Так… – Харвиг хотел ухмыльнуться, но получилось нехорошо, – вместо передних зубов темнела широкая дырка. – Вишь, подобрал… Шамкой зовут.
– Шамкой… – повторил Лют. – Ступай, умойся. Потом расскажешь…
Однако толком рассказать сын не успел. Во двор без стука забежал мельник Ноздреча. Следом ввалился князь Заречья Горазд. Могучий и толстопузый, он разительно отличался от стройного и жилистого главы Старого Городища.
— Это что же твой щенок вытворяет?! – высоко, по-бабьи взвизгнул Ноздреча.
Лют мельком взглянул на перекошенное лицо мельника и обернулся к Горазду.
– Добрый день, гости!
– Здравствуй, Лют, – пробасил тот. – Здоровья и достатка в твой дом.
– Проходите! А то, – князь кивнул на Ноздречу, – солнце голову напечёт.
– Мы не гостить зашли. Просим схода.
Лют удивлённо приподнял бровь.
– Так ведь праздник сегодня. Да и что за беда такая, что без схода нам не решить?
– А такая, – выпрыгнул вперёд мельник, – что твой подкидыш моих деток поубивал!
У Люта омрачилось чело. За убийство наказание полагалось одно: изгнание. Пойдёт Харвиг мыкать горе в Голодырь, маленький посёлок на Пучай-ручье.
– Живы они, – раздался позади голос сына. Он уже умылся и утирал лицо рукавом. – Чего зря болтать?
При виде отрока мельник невразумительно засипел.
– Помолчи! – через плечо приказал Лют. – После спрошу.
Харвиг послушался, присел в тень. На шум из терема вышли братья. Последним, сладко зевая, появился Васятка.
Лют вздохнул и вновь обратился к Горазду:
– Так что стряслось?
– У старшего, Акима, – ответил тот, – зубы выбиты. Рука пополам. У среднего, Матвея, нос набок.
– У Вакейки нога погрызена! – горестно вскричал мельник.
Лют удивлённо взглянул на сына.
– Да погоди, Ноздреча! – досадливо отмахнулся Горазд. – Его же Шамка погрызла…
Братья на крыльце рассмеялись.
– А вы не смейтесь. – Горазд утёр запотевший лоб. – Отроки гуляли у реки рядом с мельницей. Харвиг заметил их, переплыл Стырь и избил. Собаку со щенком отобрал.
– Шамку! – завопил мельник, протягивая дрожащий палец в сторону тына. Собака перестала вылизывать настрадавшееся за утро кутёнка, обернулась к Ноздрече и угрожающе зарычала.
– Как же это один мелкий отрок с твоими справился? Может, они сами друг дружке бока намяли?
– Ты Ваньку тут не ломай! – взвился Ноздреча. – А то мы твоего приблудка не знаем!
Горазд придержал мельника за плечо. Лют нахмурился:
– Следи за языком, Ножик.
Затем подозвал Харвига:
– Ну, говори, как всё было…
Выслушав короткий рассказ сына, прерываемый надрывными криками мельника, Лют хмуро заметил:
– Топить кутёнка на глазах матери — до такого додуматься надо…
Горазд потупился, а Ноздреча оскалил гнилые зубы:
– То была дань водяному! Щенок-то мой!
– Однако, – продолжил глава Старого Городища, – хозяйство мельника осталось без рук. И это в самую горячую пору. Значит, Харвиг будет жить и отрабатывать у него до начала зимы, до Покрова…
3. Харвиг у мельника
– Иди, иди… – Ноздреча злобно подтолкнул Харвига в спину. У ворот провожали сына родители. Там же теснились братья. Чуть в стороне, прислонившись к тыну, на него строго смотрел дед Архип.
– Ещё раз толкнёшь – руку сломаю, – пообещал Харвиг мельнику.
Ноздреча угрожающе замахнулся, но ткнуть не посмел. Шедший позади Горазд сокрушённо покачал головой. Чуяло его сердце, что всё это добром не закончится.
– Собаку заберу позже! – напоследок крикнул Ноздреча.
Они забрались в крепкую и просторную княжескую повозку, запряжённую большим круторогим козлом. Горазд дёрнул за повод, и козёл потрусил.
На Торжке уже было людно. Мужи городили длинные, в десяток столов ряды – готовились к вечернему пиру. Прохожие оглядывались на них. Многие спрашивали, что случилось. Горазд, поначалу старавшийся объясниться с досужим людом, вскоре плюнул и правил молча. Когда переехали мост, на перепутье сказал: – Ты, Ноздреча, отрока не обижай. Помни, если что, мы с Лютом с тебя спросим…
Он посмотрел на Харвига:
– А ты…
– Да понял я, – вздохнул тот.
Горазд подстегнул козла и покатил дальше. Его путь лежал на Верхуши. Ноздреча и Харвиг свернули налево, в рощу. Наезженная, с сырыми колеями дорога ныряла под своды деревьев и уводила путников вдоль реки.
Здешний лесок был не чета алатырскому с его могучими, в пять обхватов, дубами. Не встречалось в гнилушинской роще и косматых кудыкинских елей. Чахлые сосенки да кривые осины продирались тут к небу через лещину.
Настроение у Харвига было скверное. Сегодняшнего праздника детвора Городища ждала целый год. На Торжке встретятся оба берега. К вечеру испекут громадный пирог. По обычаю его готовили жёны князей. Конечно, Ладе с Дарёной помогали другие девы. Для готовки пользовались очагом кузнеца Горыни, чья кузня находилась за Торжком под горой.
Не за вкус ценили тот пирог – за размер! Когда доставляли его на носилках и утверждали на столе, в дело вступал Богша, храмовник.
Старик вырезал в пироге длинным ножом «врата» и, отвалив кусок в сторону, на большое блюдо, для Макоши, сам забирался внутрь.
Все замолкали. Из пирога слышалось глухо:
– Видно?
Тут всегда начинался спор. Кто кричал «видно», кто «нет». Спор решали князья. Обычно они говорили «нет», тем самым нахваливая своих жён. Тогда Богша выбирался наружу и желал, чтоб в другой раз пирог был не хуже.
Затем начинался пир. Люди рассаживались за столами, пока княгини резали пирог на куски. Их помощницы обносили столы, оделяя каждого. Пировали до темноты. Потом перед храмом устремлялось ввысь пламя большого костра, и городчане разыгрывали былину об Ахене и Погрызе…
От досады Харвиг скрипнул зубами.
Лес, между тем, менялся. Чем ближе подходили к мельнице, тем он становился темнее и глуше. Обочины дороги, раскисшей от ночного дождя, покрывал валежник. В мутных глинистых лужах, готовясь к спячке, сновали ужи. Из-под куста вдруг выпрыгнул большой серый заяц. Мельник ухватил палку и швырнул ему вслед. Косой увернулся и скрылся в чаще.
– Чтоб тебя! – в сердцах крикнул Ноздреча.