Потом впереди засветлело, стали чаще попадаться пни срубленных на дрова деревьев. Справа из лещины показался пригорок, обнесённый покосившимся замшелым забором.
Тропа в лопухах повела их наверх. Вот Ноздреча толкнул калитку, и они оказались на просторном дворе. Под ногами захрустела ореховая скорлупа. Лебеда, дебелая жена мельника, выскочила на крыльцо и, увидев отрока, кинулась на него с визгом!
Харвиг ужом скользнул вбок, и мельничиха без толку пронеслась к воротам.
– Уйми её, Ножик, – посоветовал он.
Ноздреча молчал. Уж он-то знал, как опасна жена в исступлении. Пусть и Харька узнает: Лебёда вмиг собьёт с него пыл.
Между тем баба снова ринулась, и на сей раз, промазав, не удержалась на ногах и упала. Презрительно сплюнул Харвиг и укоризненно поглядел на мельника.
Лебёда тяжело поднялась. Её одежда и покрасневшее лицо измазались в грязи. Теперь она медленно наступала, разведя руки. Харвиг спокойно ждал, и когда между ними остался шаг, стремительным взмахом ухватил её за нос.
Ноздреча вскинулся, но только бестолково подпрыгивал рядом. Он было рванул Харвига за косу, однако тот сильнее сжал бабий нос, и согнутая вдвое мельничиха заверещала. Пришлось косу бросить. Харвиг ослабил хват, и Лебёда утихла.
– Пусти! Пусти её, Харька!
Харвиг покривил губы:
– Да кто же так просит?
Мельник заскулил от бессильной злобы.
– Пусти…
– На колени.
В сизых глазах Ножика помутилось. Он обернулся к тыну, где торчал воткнутый в пень топор.
Кто знает, чем закончилась бы эта история, но тут на крыльцо вышла дочь мельника.
Всемила была на год старше Харвига. Каждый раз, как он видел её, отчего-то робел. Возможно, виноваты были её глаза. Большие, круглые, словно чем удивлённые. Над глазищами нависала рыжая чёлка. Ещё Харвигу нравилось смотреть на золотистые пятнышки, рассыпанные вокруг её носа…
Харвиг разжал пальцы и вытер их о штаны. Лебёда, заохав, потопала в дом. Ноздреча поспешил следом. А дочь мельника осмотрела Харвига с головы до ног и спросила:
– Ты тут зачем?
Отрок расправил плечи.
– Ножик… Отец твой пригласил пособить. Говорит: сыновья ленивые и криворукие, не справляются.
Всемила прыснула. Харвиг тоже заулыбался. Тут из дому вышел Ноздреча и всё испоганил:
– Будет зубы скалить. Работать пора.
Он повёл Харвига на реку.
Возле мельницы уже стояли две нагруженные мешками телеги.
– Надо же, – удивился Харвиг, – и в праздник мелют.
– Жрать-то каждый день надо, – растолковал Ноздреча. – Иди к первой подводе и тащи пшеницу наверх…
В тот первый день на мельницу приехало всего три телеги.
Харвиг поднимал мешки в верхнюю клеть, где хозяин зерна их пересчитывал. Затем, под присмотром Ноздречи, начинался помол. Хозяин понемногу сыпал зерно на жернова, – круглые плоские камни, а Харвиг внизу, под деревянным жёлобом, принимал смолотую муку в мешки и относил на телегу.
Когда последняя повозка, запряжённая молодым бычком, укатила, Ноздреча велел Харвигу подмести вокруг мельницы.
– Жить будешь здесь, – сообщил он отроку между делом. – Раз ты тут до первых морозов, от холода не околеешь. Еду будет носить Вакейка. На двор и в дом носа не суй, нечего тебе там делать.
Харвигу показалось, что он ослышался. Ночевать на проклятой мельнице?! Может, Ноздреча шутит? Да нет, не похоже…
– Да не больно-то и хотелось, – побледнев, отозвался он. – Тут воздух чище.
Ноздреча стиснул зубы и кивнул на пасшуюся возле леса козу:
– По утрам будешь доить Утробу. Молоко собирай в ведро. Пить не смей! А вечером, после работы меняй у неё в стойле подстилку.
– Где брать солому?
– Ищи на поле.
Когда Ножик скрылся из виду, Харвиг обошёл мельницу. Высокая, с замшелыми стенами, она будто наблюдала за ним чёрными глазницами окон. Он постоял у огромного, облепленного тиной, скрипучего колеса. Где-то под ним, по слухам, и гнездилась жуткая нечисть.
Чуть выше по течению из-под воды выглядывали «быки» – каменные столбы, ломавшие по весне лёд перед плотиной.
Отроку показалось, что они похожи на огромные зубы затаившегося в глубине чудовища.
«Может, убежать на ночь домой? – вдруг подумал он. – Или переночевать где-то в роще…»
Он покачал головой. Лют сказал прямо: жить и работать у мельника.
С обречённым видом Харвиг заглянул внутрь мельницы. Днём, за суетой, тут не было страшно. Теперь, в сумерках, когда остался один, всё вокруг показалось зловещим.
– Ладно… – вслух подбодрил себя он. – Всё лучше, чем в одном доме с Ножиком.
Конечно, если бы Харвиг жил там, то мог бы каждый день видеть Всемилу. Он вспомнил, как она улыбалась ему. Возможно, она будет сюда захаживать…
Для ночлега Харвиг выбрал закуток наверху. Возле жерновов было самое уютное место. Он сбегал на поле и уже в темноте приволок большую охапку соломы. Половину оставил себе, другую отнёс к козе в стойло. Та дожидалась его внизу.
«На что ты здесь? – размышлял Харвиг, меняя солому. – И имя у тебя никудышное».
Он почесал затылок.
– Назову-ка я тебя по-другому… Раз ты вся белая, – будешь Пенкой.
Пенка таращила на него дурные глаза и улыбалась.
На Городище спустилась ночь. С Торжка доносились звуки веселья. Харвиг вздохнул. Денёк выдался тот ещё. Кроме упущенного праздника страшно обидно было за передние зубы. Новых уже не вырастет. Он вспомнил мешкодела Братилу, у которого была та же беда, и как Харвиг с друзьями над ним потешались. Выходит, напрасно. Радовало только одно – у Акима дела обстояли и того хуже.
4. Гудей
Ночью Харвиг почти не спал. Мерещились ему шорохи, скрип ступенек и очень нехорошие стоны. Он забылся тревожным сном лишь под утро. И приснился ему Братила. Старик выбрался из реки на берег, весь в водорослях, склизкой тине. Он улыбался Харвигу чёрным беззубым ртом и зазывал на глубину ловить раков.
В ужасе отрок проснулся. Надрывно кукарекал петух. Крик доносился с нижнего жилья, где накануне Харвиг обнаружил у стойла несколько клетей с птицей. Все куры и петухи были, как на подбор, чёрного цвета.
Мальчик живо спустился вниз и по росистой траве побежал к реке. Над холмами вставало солнце. Тревоги минувшей ночи ушли вместе с тьмой, уступив место новому дню. Радость наполнила грудь Харвига и он издал торжествующий клич. Потом с наслаждением умылся холодной водой, утерев лицо подолом рубахи.
С мельницы донеслось тонкое блеяние: наружу не спеша вышла Пенка. Коза опустила морду к земле и принялась жевать траву.
– Эгей, рогатая! – весело крикнул ей Харвиг. – Где там моё ведро?
Подойдя ближе, он разглядел на голове Пенки венок. Кто-то сплёл его из клевера и полыни.
– Тюха-Митюха! – поражённо воскликнул княжич. — Вот ещё чудеса!
Он как раз закончил доить козу, когда на мельницу пришёл Ножик.
– Козу подоил?
Харвиг указал на кадушку.
– Сам молоко не пил?
– Оно же воняет.
– Ладно… Пока работы нет, лезь под жернов.
Он сунул в руки Харвигу шмат кабаньего сала и показал, как нужно по нескольку раз на дню смазывать оси и зубья мельницы…
Потом прикатила нагруженная телега и начался суетной трудный день.
Ближе к полудню приковылял Вакейка. Он вручил Харвигу половню с похлёбкой и кусок чёрствого хлеба. Для Ножика Лебёда передала печёную курицу, свежую краюху и ковш густых щей.
Отпустив очередную телегу, мельник объявил передых.
Харвиг умылся и присел в тени дерева пообедать. Вакейка крутился неподалёку. Он подобрал в роще длинную палку и бродил с ней вдоль берега, таская из воды тину. Временами малец зорко поглядывал на Харвига и ухмылялся.
Тот на эти ухмылки внимания не обращал. Во-первых, – хотелось есть. А во-вторых, – много чести.
– Косу тебе заплели не по возрасту, – только и сказал он.
На тропе, что вела со двора Ножика к мельнице, показалась Всемила. Харвиг издали заметил меж деревьев её зелёный с жёлтой вышивкой сарафан. Дождавшись, когда отрочица оказалась рядом, он кивнул и сдержанно улыбнулся. Теперь, без передних зубов, сильно скалиться ни к чему. Однако дочь мельника его будто и не признала! Прошла не спеша мимо, к отцу, который пировал на широкой лавке у жёлоба.